Получив ленту, он обстоятельно обмерил пациента.

— З-з-зачем в-в-вам д-д-доски? — пролепетала растерявшаяся жена.

— Чтобы вынести тело из квартиры, — ответил Ильич.

Ничего неправильного он не сказал, но о живых людях в немедицинской среде (да и в медицинской тоже) обычно не говорят «тело». Сложив в уме «тело» с «досками», бедная женщина настолько впечатлилась, что упала в обморок. Не забывайте, что она только что пережила или, может, даже продолжала переживать тяжелое потрясение. Не каждый же день мужья со стремянок падают и сознание теряют.

Пока врач приводил женщину в чувство, Ильич успел сбегать к ближайшей помойке и найти там подходящую ДСП-панель, которая совсем недавно была дверцей шкафа. Да, панель была немного обшарпанной и слегка грязноватой. Но не рукавом же форменной куртки ее обтирать. И тем более не носовым платком.

— Откуда у вас это? — спросила очнувшаяся женщина, увидев Ильича с панелью в руках.

— На помойке нашел, которая за углом справа, — честно ответил Ильич. — Сейчас мы положим вашего мужа на эту доску…

— Нет! — возопила женщина так громко, что Ильич от неожиданности чуть не выронил панель. — Не положите! Я вам его не отдам! Вы вообще не врачи! Вы — плотники! Мерку с живых людей снимаете! «Телом» человека называете! На грязных досках носите! Вон отсюда! Вон!!!

Напрасно доктор пытался что-то объяснять. Женщина стояла на своем — не отдам! Муж поддержал жену и наотрез отказался от госпитализации. Сказал, что они вызовут платную «Скорую». С укоризненным ударением на слове «платную». Бригаде пришлось уйти.

Доктор оказался ответственным. Едва сев в машину, он отзвонился диспетчеру подстанции, объяснил ситуацию и попросил срочно прислать по этому адресу другую бригаду. Пациент все же с подозрением на травму позвоночника, как бы чего не вышло.

К счастью, не вышло. Следующая бригада, прибывшая через пятнадцать минут, застала пострадавшего сидящим в кресле. С ногами у него было все в порядке и с позвоночником тоже. Только голова немного кружилась.

Неделей позже на имя главного врача «Скорой помощи» поступила жалоба от жены пациента. Жалоба была написана ярким, образным языком и читалась как поэма в прозе. Бригаду в ней называли «плотниками от медицины». Разумеется, врач с фельдшером огребли по выговору и на подстанции к ним прилипло прозвище Плотницкая бригада.

— Спинальные травмы — это мое проклятие, — вздыхал Ильич. — Я на самом первом своем вызове попал на спинальную травму и получил выговор. Спинальных щитов у нас тогда не было совсем, от слова «вообще». На законных основаниях, можно сказать, использовали подручные средства. На крайний случай — снимали с петель дверь и несли на ней. Так вот, ту самую первую жалобу написали на нас за то, что мы снятую дверь у подъезда оставили, а не принесли и не навесили обратно. А как мы могли это сделать, если у нас пациент тяжелый, в полной отключке? Вполне мог помереть, пока бы мы дверью занимались.

— Да ну! — удивлялись коллеги.

— Палки гну! — огрызался Ильич. — Заведующий нам так и сказал: «С медицинской точки зрения вы поступили правильно, поскольку не оставили тяжелого больного без присмотра и поторопились доставить его в стационар. Но с тактической точки зрения вы допустили ошибку, которая повлекла за собой жалобу, и в результате получаете то, что заслужили. Каждый медик должен быть не только медиком, но и тактиком».

Доктор Корытников, прозванный на подстанции Поэтом, страдал шизофренией и запоями, но эти печальные обстоятельства не мешали ему работать на «Скорой помощи» и считаться одним из лучших врачей подстанции.

Во-первых, официально диагнозы шизофрении и алкоголизма ему выставлены не были, а с формальной точки зрения если нет диагноза, то нет и болезни.

Во-вторых, запои у Корытникова были редкими и не очень долгими. В среднем от восьми до десяти дней раз в полгода. Можно сказать, что он отгуливал на запоях свой ежегодный отпуск. В два приема.

В-третьих, работал Корытников на совесть, дело свое знал хорошо и трудовую дисциплину соблюдал неукоснительно. Ценный кадр. А что касается запоев, то кто из нас без греха?

В-четвертых, шизофрения у Корытникова была невредная, то есть неопасная для общества, в том числе и для пациентов. Клинические проявления ее были крайне скудными и выражались в том, что за сутки-двое до ухода в запой Корытников начинал изъясняться стихами. Вот полностью, абсолютно все говорил в рифму. И карты вызовов тоже заполнял поэзией. За исключением перечня проведенного лечения. Препараты рифмовать очень сложно, особенно при малом их числе. Тут бы и Пушкин с Лермонтовым не справились бы, а Корытникову до Пушкина было далеко. Очень.

В-пятых, Корытникову по некоторым причинам покровительствовала заведующая подстанцией. Получив утром стопку Корытниковской «поэзии», она передавала все свои полномочия старшему врачу, а сама запиралась с Корытниковым в своем кабинете, где он под ее диктовку писал все карты заново, сухой казенной прозой. Закончив с картами, Корытников так же под диктовку и прозой писал заявление о предоставлении ему двухнедельного отпуска. В зависимости от ситуации — очередного или за свой счет по семейным обстоятельствам. Не спрашивайте меня, какие семейные обстоятельства могут быть у холостого и не имеющего никаких родственников (так вот сложилось) человека. Надо же какую-то пристойную причину в заявлении указывать. Если написать: «Прошу предоставить мне отпуск по причине ухода в запой», то в отделе кадров такого «юмора» не поймут.

Вот как проходили «поэтические» дежурства Корытникова.

— Приветствую, друзья! — провозглашал он на входе. — Я встрече с вами рад, улыбки ваши мне дороже всех наград!

Рифмованные приветствия Корытникова всякий раз были разными, но неизменно пафосными. Коллеги понимающе переглядывались и прикидывали, как будет перекроен график дежурств на две недели отсутствия Поэта.

— Юрий Витальевич, может, вам сегодня не надо работать? — традиционно и осторожно спрашивали диспетчеры или старший фельдшер.

— Сегодня — надо! — отрезал Корытников и шел переодеваться.

До вечера он писал карты вызова обстоятельно. Но — в рифму.

Вот пример: «Жалобы на кашель и одышку. Кашляет она без передышки. Отмечает боль в груди на вдохе, и дела ее совсем уж плохи».

Далее следовало описание состояния: «Температура тридцать семь и пять. Сидит в постели, ей ни лечь, ни встать. Дыханье жесткое, слышны сухие хрипы. Зев чистый, и на коже нету сыпи. Живот хорош, и мочится нормально. Так, в целом, тяжела, но не фатально».

С вечера обычная, можно сказать, бытописательная поэзия сменялась меланхолическим нуаром. Оно и ясно — ночное время располагает.

«Ночью опять навалилась тоска, — писал Корытников. — Душит, царапает грудь изнутри. Смотришь в окно, а там холод и мрак. Значит, пора звонить по «ноль-три». Иначе — кранты».