Между обсерваторией Улугбека и минаретом Нильса Бора на зеленом холме Берн увидел здание, которое искал — с колоннадой по периметру, тремя каскадами широких лестниц и вертолетами на крыше — Музей истории Земли.

7. «Какая это планета?»

Что-то холодное и мокрое шлепнулось на грудь, сдавило бока. Берн вздрогнул, открыл глаза: на нем сидел малыш Фе. Он только что выскочил из воды, по носу и щекам стекали струйки, глаза горели ожиданием: а что сейчас сделает с ним белоголовый Аль?.. Берн нахмурился: вот я тебе! Тому того и надо было — он в восторге забарабанил ладошками по груди профессора:

— Аль, Аль, аля-ля! Аль, Аль, аля-ля! — и намерился удрать, Берну ничего не оставалось, как включиться в игру. Он вскочил, поймал визжащего малыша за бока, раскручивая на ходу, подбежал к пруду — и кинул что есть силы в воду, подальше. Фе полетел из его рук, как камень из пращи, только с ликующим воплем, сгруппировался в полете, ласточкой вошел в воду.

Лучше бы Берн этого не делал. Через минуту около него толпились все «орлы» и «орлицы». Они жадными глазами следили, как он раскручивает очередного, ныли нестройным хором:

— И меня-а, и меня, Аль! А теперь меня-а!

И каждого надо было раскрутить по персональному заказу: кого за бока, кого за руки, а кого и за ноги — зашвырнуть подальше. Каждый старался войти в воду ласточкой или солдатиком или хоть взвизгнуть от всей души.

Побывавшие в воде торопливо плыли к берегу, бежали занимать очередь.

После третьего круга Берн выбился из сил. Он отбежал в сторону, крикнул:

— Ило, сменяй! — и прыгнул в пруд.

Зеленая, напитанная солнечным теплом влага сомкнулась над ним. По дну скользила переливчатая тень. Берн вынырнул у противоположного берега, слыша, как позади командует Ило:

— Хватит, все на берег, сушиться! Водорослями скоро обрастете!

Кто-то из «орлов» крикнул тонким голосом:

— Аль, вылезай сушиться, а то водорослями обрастешь!

Он усмехнулся, лег на воде, раскинув руки: неугомонны, чертенята!

С командой «орлов из инкубатора» он встретился в самаркандском музее.

Берн блуждал по прохладным залам среди обилия экспонатов — отрывочной памяти о том, что стало далеким прошлым. Механизмы, макеты, осколки, чучела; все сопровождено надписями, которые мало что ему объясняли. Вот двухфутовый металлический шар с усиками-антеннами, как у жука-долгунца: подпись — русское слово латинскими буквами «Sputnik». Обгорелое, побывавшее, видно, в переделках устройство на гусеничном ходу, с поворотной зеркальной антенной и лесенкой от кабины. Неровный скол на темном кристалле с переплетением жилок и слоев — образец кристаллической жизни с планеты у Проксимы Центавра. Заспиртован в банке трехглазый зверек, похожий на тушканчика, но с фиолетовой кожей, — представитель подземной фауны Марса. В соседнем зале пробирка на стенде, в ней темная маслянистая жидкость, подписано: «Нефть». Рядом кусок антрацита, подпись: «Уголь». Берн поискал глазами дополнительные надписи: откуда нефть и уголь, почему их выставили в музее, с иных планет, что ли? Ничего не нашел.

Так он пришел в сумеречный зал со сферическим потолком. Здесь не было экспонатов. Середину зала занимал восьмиметровый матовый шар, поставленный на манер глобуса — с наклоненной осью. Вокруг аудиторным амфитеатром шли сидения. На них вольно расположилась небольшая группа детей в возрасте семи-восьми лет. В центре подвижная кафедра, похожая на кинооператорскую люльку, возносила на уровень шара плотненького узбека с круглым лицом, иронически сощуренными глазами в цветастой тюбетейке. В руках он держал клавишный пультик и указку. Берн тихо присел внизу.

— Итак, — начал лектор, — вы отправились в путешествие по Земле, в первый осмотр своего большого дома. Вы многое увидите, многому научитесь. Очень многое надо знать и уметь, чтобы стать хозяевами в своем доме… Меня зовут Тер, сегодня я дежурный по музею. Я постараюсь помочь вам преодолеть ту тянущуюся от пещерных времен мелкость представлений, по которой получается, что моя местность — это где я обитаю, от дерева до ручья или от горизонта до горизонта, а остальные места «не мои» и поэтому хуже, неинтереснее; что мои близкие — это люди, с которыми я связан родством и бытом, а остальные люди все — неблизкие, их жизнь незначительна и неинтересна; и, наконец, что мое время — это время, в которое неповторимый «я» живу — а иные времена несущественны, неважно, что там было и будет.

Такие полуживотные представления всегда крепко подводили людей. По простой причине: они неверны. Наш дом — это весь мир; и не только Земля, но и Солнечная, Галактика… Даже из Метагалактики тянется к нам связь причин, но это вам еще не по зубам, рано. Наше время — это все время, какое помним и можем представить, не только прошлое, но и будущее. И наши близкие — все люди на Земле и в Солнечной. А если встретятся иные разумные существа во Вселенной, так и они тоже.

Разумные существа — а что это, собственно, такое? Мы считаем разумными себя — лично себя побольше, других поменьше. Но всегда ли мы разумны? Как это определить? Я скажу вам критерий, и будет хорошо, если вы усвоите его надолго.

Конечных результатов деятельности два: знания и рассеянное тепло. Только эти два, все прочее: производство вещей и пищи, сооружения, транспортировки, даже космические полеты — лишь промежуточные звенья. («Глубоко берет, — покрутил головой Берн. — Для детишек ли это?») Рассеивание энергии уменьшает выразительность нашего мира — накопление знаний ее увеличивает. Эти две штуки — энтропия и информация — настолько похожи, что в строгих науках они и описываются одинаковыми формулами, только с разными знаками; то есть они стороны чего-то одного, что мы еще не умеем назвать. Так вот: по-настоящему разумна та деятельность, когда вы больше добыли знаний, чем рассеяли энергии. А ежели наоборот, то даже если на промежуточных этапах ее появляются такие интересные вещи, как штаны или звездолеты, — в целом, по-крупному, она разумной не является. Это равно справедливо и для отдельных людей, и для человечества в целом: именно такой баланс наших дел ИРЦ и оценивает в биджах.

Это присказка. Перейдем к делу: к рассказу о Земле, какой она была и какой стала…

Лектор щелкнул тумблером. В зале стало темно. Шар осветился изнутри: это была медленно вращающаяся Земля XX века. Берн увидел похожий на лошадиную голову Африканский материк, Австралию — голову разъяренной кошки; вверху проплыли сложные контуры Евразии, показалась слева Южная Америка — кобура без пистолета. Все как