— Ишь чего захотела!

— Я и говорю: мальчишка.

Их слова уже были наполнены иным смыслом. Арно понял, улыбнулся чуть смущенно; улыбка в самом деле превращала его в озорного паренька.

— Рыжий. — Ксена взяла его лицо в ладони. — Рыжий…

Некоторое время они лежали, отдыхали. Глядя на белесо-голубое небо с возвысившимся солнцем, слушали шелест листвы. Сырой ветерок нес из глубины леса запахи хвои, осин, ив, ласкал щеки и руки. Они лежали — близкие и очень далекие друг от друга; думали об общем, объединяющем их, но всяк на свой лад.

Арно думал, что Ксена не спросила его о разговоре с Астром, избегая этой темы, боится. Они оба избегают ее, это еще болит в них. Три года прошло, а болит. Не потому ли они так близки? Двое потерпевших кораблекрушение, выброшенных на берег вселенского океана. Не на берег — на островок, на кочку-планету. Нет у этого океана берегов. Они выпали из космического братства, объединявшего осознание Бесконечного — Вечного; выпали из сообщества людей, для которых нормальна возрастная дробь, нет «своего» времени. И для дальневиков, и для трассников это обычная специфика жизни-работы: разнобой календарного и биологического времен, исчезновение в космосе на десятилетия… и даже холодный расчет, в результате которого надо погибнуть или погубить товарищей, чтобы отправить информацию. Для почувствовавших Бесконечность — Вечность в этом нет ни подвига, ни драмы. Драма осесть так, как они с Ксеной.

«Та жизнь нормальна, в космосе, — думал он. — А здесь — самообман, начинающийся с понятий вроде «я стою на земле»… Здесь я до сих пор как-то ничего не могу принять всерьез. Самообман мелких дел, отношений, чувств. Да и что может быть крупного на планете, на комочке вещества, ввинчивающегося по спирали в космос! А надо привыкать, другого не будет. Вот: я лежу на земле…»

Он усмехнулся, смежил веки. Не получалось у него «я лежу на земле». Планета летела в черном пространстве, отдувался назад ее электронный шлейф — летела вместе с Солнцем, ближними звездами в сторону созвездия Цефея. И он не лежит — летит впереди планеты, участвует мыслью в этом мощном, со скоростью 250 километров в секунду движении галактического вихря. Что перед этим движением все остальные!

«Такая жизнь нормальна, — снова упрямо подумал он, — грудью вперед, к звездам. Человек живет во Вселенной, где бы он ни находился».

Арно покосился на Ксену: она лежала облокотясь, кусала травинку.

«А любим ли мы друг друга, если молчим о столь многом и важном? Сближает нас наше молчание или напротив?»

…Однажды у нее прорвалось — после появления этого пришельца, которого спасли ценой головы Дана. После его потрясающего «интервью». Арно было недосуг, не смотрел — но когда рассказали, то смеялся, качал головой. Ксена смотрела, сведя брови в ниточку а когда остались одни, упрекнула:

— Почему ты смеялся? Он чужой среди нас, ничего не знает, ему трудно и одиноко. Куда более трудно и одиноко, чем было нам, когда вернулись, помнишь? А ведь мы отсутствовали всего тридцать шесть лет.

Арно промолчал — все то же отдаляющее молчание. Слишком много чувства было в упреке Ксены — к кому? К Дану? К нему? К этому Алю?.. Он помнил, какими они вернулись. Помнил и то, чего не могла помнить Ксена: какой она была тогда.

Она была горько, просто насмерть обиженным ребенком. Только у детей это быстро проходит — а у нее не проходило дни, недели, месяцы. Такой он ее снял с Одиннадцатой. Путь от Альтаира сюда она проделала в анабиозе, он обычно успокаивает, но не подействовал. Самые осторожные расспросы о происшедшем на планете, даже заведенный при ней разговор об этом повергали ее в тонкий, неудержимо горький плач. Сердце переворачивалось смотреть на нее, слушать. Усилия психиатров вывели ее из истерического состояния, но она еще долго выглядела пугливой девочкой. Жалась к Арно, боялась — небывалая вещь — других людей.

Из-за этого дисквалифицировали двух психологов, комплектовавших экипаж Девятнадцатой: пропустили в дальний космос неврастеричку! Да, гибель любимого — горе, несчастье. Но сильную женщину это с ног не собьет, не уничтожит.

Ксена размышляла о том же: что Астр спрашивал о ней. И что он не угомонится, все носится с идеей считать память Дана, будоражит других! И спрашивала себя: почему она до сих пор чувствует себя настолько близкой Дану, что перенесла это чувство на чужого, даже чуждого человека — Альдобиана? Это не любовь, какая-то иная связь. Может, из-за дальнего космоса? Наверно, такое у них с Даном не возникло бы на Земле. На Земле у нее было иное с иным; тоже прекрасное — но земное.

«А какое отношение у меня к Арно — земное, космическое?» Она искоса глянула на четкий скандинавский профиль командира, на выразительной лепки лоб, скульптурно крупные завитки рыжих волос над ним — хорош. Но дело не только во внешности, за ней чувствовался большой заряд индивидуальности и силы, человек необыкновенной судьбы. Требовательный, проникающий в душу взгляд, скупые жесты, точные слова и интонации — все невольно заставляет подтянуться работающих с ним. Его одобрительная улыбка — чуть дрогнут уголки рта, размякнут морщины у глаз — радует больше похвал. Натура выразительного человека, ее не изменишь.

«А люблю ли я его? — спросила себя Ксена. — Уважаю — несомненно. Чувствую признательность — тоже. Даже вину… вот и перед Даном, которого давно нет, я тоже будто виновата. Напасть какая! И конечно же, нежность к Ари. И буду стараться по-женски, чтобы ему было хорошо. Но только ему все равно нехорошо. И мне тоже. Слишком много необычного, громадного было в прошлой нашей жизни, чтобы сейчас, когда его не стало, стремиться к обыкновенному счастью. Достижение, куда там: соединение в благополучной любви, вековая мечта людей, которых на большее не хватало! Нет, будет либо необыкновенное, либо никакого».

Она поднялась:

— Эй, командир! Ты все летишь? Вставай, пора ехать. Смотри, что ты наделал, — она показала на искореженный передок своего состава и вогнутый бок вагона Арно.

— Ничего! — Рывок — и Арно на ногах. — За битого двух небитых дают. Теперь у твоего кристаллоблока есть рефлекс осторожности. В следующий раз он затормозит сам.

Они развели составы, поворотили вспять. Если произошло столкновение, дистанция не засчитывается, ее необходимо пройти снова.

5. На летающем острове

Самое общее впечатление Берна об увиденном и понятом за время блужданий укладывалось в слова: мир повышенной выразительности. Устойчиво-динамичной выразительности.

Выразительность бывает статичной, застывшей — такова выразительность