Внезапно один из них шикнул на других, и они тут же смолкли. Они, казалось, не слишком испугались. Они вернулись к своему занятию очистки стен от плюща – тогда как несколько монахов отрывали плющ от камня, один из них собирал сорванные лозы и сгребал их в кучу. Как и у всех монахов, его голова была покрыта серым капюшоном ордена. Наклонившись, он что-то бормотал себе под нос и тут заметил детей. Он встал, и при этом капюшон свалился с его головы.

Он был очень красив. Чисто выбрит, с квадратной челюстью, темными кудрями и смеющимися глазами. У детей перехватило дыхание. Но не от его красоты, какой бы поразительной она ни была. Они затаили дыхание при виде тоненькой золотой короны, умостившейся в его кудрях, точно голубиное яйцо в гнезде.

Вильям был первым, кто упал на одно колено – поразительно, с какой быстротой огромный послушник это сделал. Он склонил голову, а руками уперся в холодную, влажную садовую траву.

Буквально миг спустя за ним последовал и Якоб, тоже упавший на одно колено и склонивший голову.

– Да хранит Господь ваше величество, – воскликнул Вильям, совершенно забыв про обет молчания. Встреча с королем способна вызвать кратковременную, но сильную потерю памяти. Верьте мне. Я знаю.

Голос Вильяма заставил и остальных юных монахов обернуться. Теперь стало ясно, что это вовсе не монахи. Их серые рясы лежали на широких плечах, точно плащи, а под ними сверкали одеяния такие богатые и нарядные, каких дети прежде не видели. Имейте в виду, что это были не праздничные наряды, не меха или шелк. Просто лучшая дорожная одежда во всем Французском королевстве. И каждый из свиты выглядел как человек, привыкший к почтению и повиновению. Но никто не выглядел так царственно, так великолепно, не был так красив, как тот, что носил корону. Вот почему Вильям почти потерял голову, когда прошептал:

– Жанна! Кланяйся!

Но Жанна словно не слышала его, поскольку она не двинулась с места. Ужас терзал грудь Вильяма, точно тигр. «У нее опять припадок, – подумал он. – Перед королем. Как, во имя Господа, мы это ему объясним? А вдруг он повелит ее убить? Колесовать и четвертовать? Отрубить голову и насадить ее на пику?»

Все эти картины будущих несчастий пронеслись в голове Вильяма в единый миг, за который он успел повернуть голову и увидеть, что происходит с Жанной. У нее не было припадка. Она просто не стала кланяться королю. А кара за отказ кланяться королю еще хуже той, что грозит за ведьмовство. Вильям не знал, какое именно полагается наказание, но гораздо, гораздо хуже.

Жанна сделала шаг по направлению к королю. Потом еще один.

Якоб повернулся к Вильяму и прошипел:

– Что она делает?

Вильям в отчаянии покачал головой.

Якоб прошептал:

– Как ты думаешь, оттащить ее прежде, чем она подойдет к нему?

Вильям пожал плечами, словно говоря – быть может.

К этому времени Жанна прошла все расстояние от мальчиков до короля, лишь чуть склонив голову перед властителем всей Франции. И затем наконец она опустилась на колено и склонила голову. Но, к вящему ужасу Вильяма и Якоба, она склонилась не перед королем. А затем, словно положение дел и так было недостаточно ужасным, Гвенфорт подбежала и села рядом с Жанной, словно и она тоже отказалась выказать почтение Луи Девятому, королю Франции.

Малышка Жанна склонилась перед одним из спутников короля. Молодым человеком примерно одного с королем возраста с тонким, бледным лицом, орлиным носом, гладкими темными волосами и слабым подбородком. У него был самый некоролевский вид во всей компании.

Жанна сказала:

– Благословите меня, ваше величество.

Бледный юноша ответил:

– Благословляю тебя, дитя.

Королевские спутники, включая того, что был в короне, то есть меня, удивились, хотя и не слишком.

Вильям же и Якоб, с другой стороны, застыли, отворив рты шире, чем дверь кафедрального собора в Пасхальное воскресенье.

– Так я и встретился с детьми. И их собакой, – заключил красавец.

– Погоди, так это на тебе была корона? – говорит Мари, пивоварша.

– Да.

– Но ты не король.

– Как ты проницательна. Я Жан де Жуанвиль, один из королевских товарищей. Когда король выходит из дворца, один из нас часто носит фальшивую корону, чтобы сбить с толку злоумышленников.

Мари обводит нас взглядом и говорит королевскому товарищу:

– Ты не очень-то поскромничал, описывая свою внешность.

Жан де Жуанвиль улыбается.

– Показное самоумаление – это обман, а не скромность.

– И похоже, короля Луи ты вовсе не считаешь красивым.

– Король Луи самый красивый из всех, кого я знаю, но его красота исходит от его мудрости, его доблести и доброты. А не от облекающей кости плоти и праха.

– Что ж, это справедливо.

Я исподтишка разглядываю придворного.

– Ты и в самом деле Жан де Жуанвиль? Товарищ короля? Сенешаль Шампани?

Красавец улыбается.

– Вижу, моя слава бежит предо мною.

– А знаешь ли ты, – спрашиваю я, – продолжение этой истории? Как случилось, что эти дети, которые, похоже, никому не причинили вреда, объявлены самыми злейшими преступниками во всей Франции? Почему король объявил им войну?

Он выгибает свои черные брови и улыбается.

– Отличный вопрос, мой друг. И я – именно тот, кто может на него ответить.

Трапезная в монастыре гранмонтанцев такая же общая, как и вся монашеская жизнь. В Венсенском аббатстве деревянные столы и лавки стоят рядами. Каменные стены не украшены гобеленами. Окон немного, и они не забраны стеклом, так что ветер гуляет по залу, точно холодное дыхание молчаливого и далекого Бога. Даже помоста, чтобы поставить стол для аббата и его избранных гостей, как в бенедиктинском аббатстве, тут нету, поскольку гранмонтанцы не признают чинов и титулов.

Я думаю, именно по этой причине король посещает их так часто.

Дети сидели напротив короля, разглядывая его молочно-бледное лицо и слабый подбородок, его прямые, точно мокрые, волосы.

Но синие глаза его в сравнении с темными волосами казались поразительно яркими и живыми.

– Как ты узнала? – спросил король Луи девочку. Должен сказать вам, наш король умеет одновременно быть мягким и твердым, требовательным и сострадательным. Эти противоречивые свойства проявляются и во всех деяниях его, и в речах. Он говорит точно и во всех смыслах безупречно – но не манерно. Его речь похожа на его одеяния. Самые богатые во всем королевстве – и в то же время не вычурные, не бросающиеся в глаза. – Ты говоришь, что никогда меня не видела, и все же узнала меня. Как?