– «Дом ужасов» закрывается в одиннадцать, да?

– Да.

– Я буду у ворот в одиннадцать ноль пять.

Это на два часа позже ее обычного времени отхода ко сну, но мы не спорим. До этого я сказала ей, что нас мог бы подвезти Малкольм, но она настояла, что сама заберет нас. Я не думаю, что она верит в его причастность к исчезновению Брук – она не запретила нам с ним общаться, – но не хочет рисковать, и я не могу ее винить. Удивительно, что бабушка по-прежнему разрешает нам работать.

Мы с Эзрой вылезаем из машины и наблюдаем, как удаляются габаритные огни ее машины, так медленно, что и велосипедист обгонит. Мы на полпути к воротам, когда мне звонят со знакомого калифорнийского номера.

Я показываю его Эзре.

– Должно быть, Сейди узнала.

Это был всего лишь вопрос времени. Исчезновение Брук стало новостью национального масштаба, и бабуля всю неделю отбивается по телефону от репортеров, под разными углами освещающими историю «Один город, три пропавших девушки». Доступ в Интернет в реабилитационном центре «Гамильтон-хаус» предположительно заблокирован, но поскольку перед личным контактом с нами Сейди уже проверяла «Инстаграм» Эзры с помощью позаимствованного мобильника, она, очевидно, обходит и это правило.

Я провожу пальцем, чтобы ответить, и прижимаю телефон к уху.

– Привет, Сейди.

– Эллери, слава богу, что ты ответила. – Ее голос взволнован. – Я только что прочитала о том, что там случилось. У вас с Эзрой все в порядке?

– У нас все хорошо. Только волнуемся из-за Брук.

– О боже мой, конечно. Бедная девочка. Бедная ее семья. – Она на секунду умолкает, я слышу ее резкое дыхание. – Так насчет статьи… там говорится, что сначала были угрозы? В отношении трех девушек, и что одна из них… родственница… Это была ты, Эллери?

– Это была я, – подтверждаю я.

Эзра знаками показывает, чтобы я включила видеосвязь, но я от него отмахиваюсь. Здесь слишком много народу.

– Почему ты мне не сказала?

У меня невольно вырывается нервный смешок.

– А зачем?

Молчание на том конце. Не дала ли Сейди отбой? Я уже собираюсь отнять телефон от уха и посмотреть, когда она произносит:

– Потому что я твоя мать и имею право знать.

Абсолютно неправильный ответ. Меня охватывает негодование, и я едва сдерживаюсь, чтобы не швырнуть телефон о землю.

– Да неужели? Ты имеешь право знать? Забавно слышать это от человека, который никогда не говорил нам ничего важного.

– О чем ты?

– Наш отец? Вам не разрешено о нем спрашивать! Наша бабушка? Мы едва ее знали до того, как переехали к ней жить! Наша тетя? У тебя была сестра-близнец, вы были близки, как мы с Эзрой, и ты никогда, ни разу о ней не говорила. Теперь мы оказались тут, наблюдаем, как та же жуткая история разворачивается снова, и все говорят о первой пропавшей девочке. Кроме нас. Мы ничего не знаем о Саре, потому что ты даже не произносила ее имени!

Я иду по парку, тяжело дыша, сердце колотится. Я не знаю, испытываю я облегчение или ужас от того, что наконец высказываю все это Сейди. Я только знаю, что не могу остановиться.

– С тобой не все в порядке, Сейди. В смысле, ты это понимаешь, ведь так? Ты находишься в этом центре не из-за какого-то странного происшествия, которое превратится в забавную историю для рассказов на вечеринках, когда ты оттуда выйдешь. Ты принимала эти таблетки не для того, чтобы расслабиться. Я много лет ждала, когда что-то случится, и я думала… я боялась… – Слезы застилают мне глаза и текут по щекам. – Весь этот год я ожидала того телефонного звонка. Звонка, который сообщает, что ты никогда больше не придешь домой.

На протяжении всей моей тирады она молчит, но потом я слышу в трубке сдавленное рыдание.

– Я… не могу, – говорит Сейди резким голосом. – Я не могу о ней говорить. Это меня убивает.

Я иду мимо зоны игр и вынуждена зажать свободное ухо из-за шума в парке. Эзра держится на небольшом расстоянии позади меня.

– Тебя убивает то, что ты о ней не говоришь, – возражаю я. Она не отвечает, и я зажмуриваюсь. Сейчас я не могу смотреть на брата. – Сейди, я все понимаю, ясно? Я прекрасно знаю, что ты должна чувствовать. Мы оба с Эзрой это знаем. Случившееся с Сарой ужасно. Отвратительно и несправедливо, и мне очень, очень жаль. Тебя, и бабулю, и ее. – Рыдания матери на другом конце ножом вонзаются в мое сердце. – И я прошу прощения, что кричала на тебя. Я не хотела. Просто… мне кажется, что мы так и будем топтаться на месте, если не сможем об этом поговорить.

Дожидаясь ответа, я открываю глаза. Теперь почти уже совсем стемнело, и на фоне темно-синего неба сияют фонари парка. Окрестности оглашаются визгом и криками – маленькие дети гоняются друг за другом. Весь успех «Фермы страха» основан на том, как сильно люди любят, чтобы их пугали, но контролируемо. Есть что-то приносящее глубокое удовлетворение в том, чтобы встретиться лицом к лицу с чудовищем и остаться невредимым.

Настоящие чудовища совсем не такие. Они тебя не отпускают.

– Ты знаешь, что я делала в ту ночь, когда исчезла Сара? – тем же хриплым голосом спрашивает Сейди.

Я едва шепчу в ответ.

– Нет.

– Отдавала свою девственность парню, который был моей парой на осеннем балу. – Истерический полусмешок, полувсхлип. – Предполагалось, что я буду с Сарой. Но я ее бросила. Ради этого.

– О, Сейди. – Я даже не замечаю, что опустилась на землю, пока моя свободная рука не касается травы. – Ты не виновата.

– Конечно, виновата! Если бы я была с ней, она сейчас была бы с нами!

– Ты не можешь знать наверняка. Ты не можешь… Ты просто жила своей жизнью. Была нормальной. Ты не сделала ничего плохого. Ты ни в чем этом не виновата.

– Ты бы так себя чувствовала? Если бы что-нибудь случилось с Эзрой, когда ты должна была быть с ним? – Я не отвечаю сразу, и она начинает рыдать. – Я не могу смотреть в лицо своей матери. Я не могла смотреть в лицо отцу. Я не разговаривала с ним почти год, потом он умер, и на похоронах я накачивалась алкоголем. Вы с братом – мой единственный хороший поступок после исчезновения Сары. А теперь я и это испортила.

– Ничего ты не испортила. – Я говорю это автоматически, чтобы успокоить ее, но едва произношу эти слова, как понимаю, что говорю искренне. Может, у нас с Эзрой было не самое спокойное детство, но мы никогда не сомневались в том, что мама любит нас. Она никогда не ставила работу или бойфренда выше нас, и только когда ее поработили таблетки, бессистемно выполняемые родительские обязанности превратились в откровенное пренебрежение. Сейди допускала ошибки, но нам никогда не приходилось чувствовать себя ненужными. – Ты хорошая, и мы тебя любим, и пожалуйста, не вини себя за такое ужасное происшествие, которое ты никак не могла предвидеть.