Железняк, кажется, представлял все дело так – Павел приходит к гаражу с монтировкой или отмычкой, взламывает гараж, входит и убивает Леонида из пистолета. Этот вариант отметается сразу. Во-первых, выстрел – это громко. Во-вторых, пулевое ранение – это сенсация, это привлечет к делу ненужное внимание. В-третьих, пулю можно без труда привязать к стволу, из которого она выпущена. Короче, неоправданный риск.

Ножевое ранение – это уже лучше. Еще лучше, если бы Павел мог войти в гараж и проломить Леониду череп монтировкой. Это сразу переводило дело из разряда заказных в бытовуху. Но Леонид служил. И он был довольно крепким парнем. И вполне вероятно, что у него в гараже был ствол. Или нож. В этом случае исход поединка был вовсе не гарантирован. Нужно было искать другой вариант.

Павел думал. Он отправился в гостиницу, закрылся в своем номере, лег на кровать и, глядя в потолок, стал перебирать варианты. Их было не так много.

Устроить поджог? Гараж кирпичный. Внутри наверняка есть что-то, что может гореть, но для того, чтобы поднять температуру, нужно какое-то топливо, которое неизбежно оставит следы.

Пустить в гараж газ? Хороший вариант. Но для того, чтобы наполнить газом гараж, нужно где-то добыть баллон с газом и подтащить его к окну гаража. И сделать так, чтобы в течение довольно долгого времени Леонид не предпринимал никаких действий.

Можно сочетать тот и другой вариант – напустить в гараж газа, а потом поджечь. Грохнет так, что мало не покажется. Итог расследования – несчастный случай, взрыв бытового газа. Правда, не очень понятно, как сделать так, чтобы баллон оказался не снаружи, а внутри гаража. Тоже не получается.

Павел встал и вышел из гостиницы. Он решил еще раз взглянуть на будущее место преступления. Он сел на троллейбус «пятерка» и доехал до Воркутинской улицы. Вышел на остановке. Постоял перед киоском, в котором продавалась всякая всячина – от сигарет до порнофильмов. Прошел мимо магазина, через двор и двинулся к гаражам. Дорога между гаражами была разбита – выбоина на выбоине. Обочины заросли крапивой, и этот запах напоминал Павлу Шиченгу. Вокруг поселка был длинный овраг. Павел только после школы узнал, что это не овраг, а окоп – самый настоящий, времен Великой Отечественной войны. Конечно, фашисты не дошли до Шиченги. Но здесь их ждали. И заранее выкопали окоп, готовясь оборонять Шиченгу до последнего патрона. Овраг кое-где засыпали, а кое-где он зарос крапивой. И вот однажды Павел с пацанами сделали себе деревянные сабли и устроили Крапивное побоище. Полдня они рубили крапиву в овраге, воображая, что это – белогвардейская сволочь. На всю жизнь он запомнил запах крапивы из того оврага.

Павел нарезал круги вокруг гаражей, стараясь не приближаться к тому гаражу, в котором прятался Леонид. Мало ли, вдруг Юля опять придет его навестить? Не хотелось бы попасться ей на глаза.

Метрах в тридцати от гаража Павел увидел колонку, возле которой, видимо, владельцы гаражей мыли машины – вся земля вокруг была покрыта толстым слоем машинного масла. Тут же валялись старые шины и стоял на четырех деревянных чурках обглоданный до костей остов старого «газика».

Павел посмотрел на колонку, потом на гараж, в котором прятался Леонид. План был готов. Сейчас он поедет в город, кое-что купит и вернется сюда ночью. Это будет не идеальное преступление, но простое и красивое. И, конечно, оно останется нераскрытым.

Когда Маслов и Андрей вышли из палаты, Нина встала с постели, пошатываясь, подошла к окну и, достав из-за щеки деревянную бусинку, положила ее в щель между приоткрытым окном и рамой. Потом она легла снова. Это простое действие полностью истощило ее силы. Она заснула. Проснулась она от повторяющегося деревянного стука – санитар пытался закрыть окно.

– Черт, что за фигня, – санитар дергал за ручку снова и снова, но окно никак не закрывалось до конца. Он не мог разглядеть бусинку между окном и рамой, которую туда положила Нина.

Санитар был молодой парень, он торопился на встречу со своими друзьями, которые уже ждали его на набережной. Поэтому, попробовав еще пару раз закрыть окно, он бросил свои попытки и оставил окно приоткрытым.

Нина лежала на своей койке и смотрела в потолок.

Из коридора были слышны обычные звуки – шаги, разговоры, стук тележки, на которой развозили лекарство. Ей Маслов отменил все назначения, оставил только витамины, которые она принимала по утрам.

Звуки в коридоре становились все реже, тише и наконец стихли совсем. Нина ждала. Поскольку время давно перестало иметь для нее значение, она не знала, сколько прошло времени. Часы, минуты – все это были понятия из ее прежней жизни, к которой она не очень хотела возвращаться.

За окном стемнело.

Пора.

Нина встала с постели. Ее тело плохо ее слушалось. Голова кружилась, ноги подкашивались. Сознание ускользало. Путь от постели до окна занял слишком много времени. Часы, минуты – ей нужно снова научиться этим пользоваться. Снова понимать, что это значит.

Она протянула руку и толкнула окно. Окно открылось. В небе сияла полная луна. Сквозь заросли черемухи на берегу была видна река и храм на другом берегу. Нина подняла ногу и поставила ее на подоконник. Она не чувствовала свою ногу. Как будто это было полено или подушка. Нина села на подоконник, свесив ноги. Сколько до земли? Три, четыре метра? Что произойдет, когда она прыгнет? Она просто больно ударится ногами или она переломает ноги? Ей нужно было решить эту задачу. Сознание то возвращалось, то снова уплывало. Нина отключилась.

Если бы кто-то в этот момент вышел во двор психдиспансера, то увидел бы Нину, которая сидела на подоконнике, свесив ноги. Но никто не вышел во двор, и никто не увидел Нину.

Сознание вернулось к ней через несколько минут. Нина с удивлением посмотрела на луну, на храм на другом берегу, на свои ноги. Ей понадобилось какое-то время на то, чтобы вспомнить, кто она такая и что она тут делает. Потом она прыгнула.

Она приземлилась на обе ноги. Она не удержалась на ногах и упала на землю, прижавшись к ней всем телом. Что-то внутри нее хрустнуло, где-то внутри нее что-то сдвинулось, и Нина с тоской подумала о том, что она сломала позвоночник (какое смешное слово – позвоночник) и не сможет сдвинуться с места. Боли не было. Она ее не чувствовала. Она села и посмотрела вверх. Луна смотрела на нее с неба.

– Привет, сестра, – сказала Нина.

Луна не ответила. Нина поднялась на ноги. Она могла стоять. Это значит, что ничего внутри нее не было сломано. Правда, оставались еще внутренние органы. Вполне возможно, что она разорвала селезенку или печень и сейчас пространство между ее органами заполняется кровью, и скоро она ослабнет и умрет.

Значит, так и будет. Или нет. Скоро она это узнает.

Нина подошла к стене. Бетонная стена и сверху – колючая проволока. Возле стены стояла небольшая сараюшка-развалюшка, в которой раньше хранились дрова, а теперь – всякий хлам, оставшийся после ремонта. Маслов давно собирался снести эту сараюшку, да все руки не доходили. Нина протянула руки и взялась за край крыши сараюшки. Теперь нужно подтянуться и залезть наверх. Это не так-то просто. Даже сильному молодому парню. А не то что больной, слабой девушке. Она провела рукой по стене и нащупала что-то, торчащее из щели в стене. Черенок лопаты. Лопата была внутри. А ее черенок торчал наружу сантиметра на четыре, зажатый между досками. Четыре черненьких чумазеньких чертенка. Нина снова взялась руками за край крыши, поставила ногу на черенок лопаты и изо всех сил потянулась вверх. На мгновение ей показалось, что ее тело сейчас развалится на части. Но этого не произошло. Ее голова поднялась над краем крыши. Она зацепилась подбородком за край крыши и закинула одну руку на крышу. Провела рукой, ища, за что бы зацепиться, нашла торчащий из рубероида изогнутый гвоздь и вцепилась в него двумя пальцами. Потянулась еще и втащила свое тело на крышу. Подтянула ноги и легла, свернувшись в калачик. Луна равнодушно смотрела с неба. Нина почувствовала, что в ее руке что-то есть. Она поднесла руку к лицу, но не сразу смогла разглядеть, что это. Это был гвоздь, который она выдернула из крыши. Нина увидела картинку – гвоздь выдергивается, остается в ее руке, она падает спиной вперед, ударяется о землю. Дверь диспансера открывается, и оттуда в круге света выходит дежурный, привлеченный грохотом его падения.