Черного и Гундертмарка, и из пятого, «сборного полка Головнина», назначенного к отправке из Великих Лук в Брянск, бежали в Москву. Здесь «беглецы» говорили, что ушли со службы от бескормицы, волновались слухами, что бояре, и главным образом ненавистный стрельцам Т. Н. Стрешнев, хотят задушить царевича, держали себя неспокойно и вошли, как раскрылось впоследствии, в тайные сношения и с Девичьим монастырем, где томилась царевна Софья, и с «верхом», где жили в заключении царевны. Стрелецким приказом велено было беглецам вернуться в свои полки и дан был срок — 3 апреля. Но в этот день они под руководством игравшего роль главаря стрельца Василия Тумы обступили двор начальника Стрелецкого приказа боярина князя И. Б. Троекурова с криками и с требованием, чтобы князь их выслушал. Троекуров велел им выбрать четырех уполномоченных, которые ему от имени своих товарищей объявили, что на службу по распутице до просухи не пойдут, и стали жаловаться на тягость службы. Князь И. Б. Троекуров прервал их жалобы и вновь строго приказал немедленно же отправиться в полки. Уполномоченные вновь и еще более резко повторили, что не пойдут. Тогда Троекуров велел бывшим при нем стрелецким полковникам Кошелеву и Козину задержать их и отвести в Стрелецкий приказ. Но едва арестованные уполномоченные показались под караулом из ворот троекуровского дома, как толпа стрельцов, стоявшая у ворот, набросилась на полковников, отбила арестованных у караула и отвела их в стрелецкие слободы. Два стрельца из тех же беглецов, Чурин и Наумов, пьяные ворвались в Стрелецкий приказ и, подойдя к судейскому столу, говорили «невежливо», что-де присланы они от своей братьи-стрельцов объявить, что до просухи на службу не пойдут. Их схватили и посадили в железа, но одному из них удалось послать в слободу стрелецкого сына подбивать стрельцов идти сейчас же в Кремль.

В правительственных кругах происшествие вызвало тревогу, преувеличенную еще одним обстоятельством, которое само по себе уже немало тревожило и народ, и правительство в Москве. От Петра уже четыре почты не было никаких известий. «Государь наш залетел на чужую сторону, — говорили в народе, — неведомо жив, неведомо мертв». 3 апреля после происшествия у дома Троекурова князь Ф. Ю. Ромодановский немедленно послал за Гордоном. «После того как он рассказал мне, — пишет последний, хорошо передавая настроение правителей, со значительным преувеличением обо всех обстоятельствах, — я высказал мнение, что ввиду слабости этой партии и ввиду того, что у нее нет никакого предводителя, не следует так серьезно смотреть на дело и ожидать от него такой опасности. Все же я поехал на Бутырки (где стоял Гордонов полк), чтобы быть готовым на всякий случай, если бы возник какой-либо беспорядок или бунт. Я приказал точно проверить, все ли солдаты дома, и, когда оказалось, что все они на месте, кроме тех, которые находились на карауле, я прилег отдохнуть, так как было уже поздно. Перед тем я известил обо всем Алексея Семеновича (Шеина) и князя Федора Юрьевича (Ромодановского). 4 апреля с рассветом я послал осведомиться, как обстоит дело в городе и в особенности в стрелецких приказных избах. Получив известие, что все спокойно, я отправился к генералиссимусу Алексею Семеновичу и к князю Федору Юрьевичу, которые присутствовали на заседании в царском дворце. Князя Федора Юрьевича и всех, кто были при нем, я нашел в большой тревоге перед надвигающейся опасностью, размер которой я старался уменьшить. Но некоторые люди, — прибавляет далее Гордон свое объяснение тревоги, охватившей правительство, — которые по природе склонны преувеличивать опасность, в подобных случаях имеют еще другое побуждение, состоящее в том, что они преувеличивают обстоятельства подобного рода, чтобы тем более выставить свои заслуги и ревность в успокоении, подавлении и победе над трудностями и получить за то тем больший почет и признание заслуг»[273]. Гордон едва ли был прав в этом объяснении; для него, вероятно, осталось скрытым, что главная причина овладевшей правительством паники заключалась в отсутствии известий о Петре, в закрадывавшейся в головы мысли о том, что он погиб за границей.

Эпизод с мятежными стрельцами к вечеру 4 апреля был улажен. В стрелецкие слободы было послано несколько сот солдат Семеновского полка, которые при содействии посадских заставили мятежников исполнить приказ властей. Дело не обошлось без сопротивления. Двое стрельцов отбивались ножами и «кричали ясаком», т. е. призывали к бунту. Один из них был так избит посадскими людьми, что вскоре умер, другого бояре приговорили сослать в Даурские остроги. Были допрошены с пыткой буянившие в Стрелецком приказе стрельцы Чурин и Наумов и также приговорены к ссылке в Сибирь[274].

О происшествии было сообщено Петру несколькими лицами; между прочим, писали ему об этом князь И. Б. Троекуров, Гордон[275] и князь Ф. Ю. Ромодановский. Сохранилось только письмо последнего от 8 апреля, в котором часть, содержащая описание события, сделана была князем вопреки обыкновению собственноручно. «Извесно тебе, господине, буди, — писал Ромодановский, — которые стрелецкие 5 полкоф были на Луках Великих с князь Михайлом Рамодановским, и из тех полкоф побежали в розных числех и явились многие на Москве в Стрелецком приказе в розных же числех 40 человек и били челом винами своими о побеге своем и побежали де ани от таго, что хлеб дорок. И князь Иван Барисовичь в Стрелецком приказе сказал стрелцам указ, чтоб ане по прежнему государеву указу в те полки шли. И они сказали князь Ивану Борисовичю, что итить готовы и выдал бы стрелцам на те месяцы, на которые не дано стрелцам хлеба, денгами. И им на те месецы и выдали денгами. [И] после таво показали стрелцы упрямство и дурость перед князем Иваном Барисовичем и с Москвы итить не хате-ли до прасу[хи], а такую дурость и невежества перед ним [объявили и в том подлинно хател писать к милости вашей сам князь Иван Барисовичь… Прислал ка мне князь Иван Барисовичь с ведамастью [ап]реля против четвертава числа часа в оддачу [часов дневных, что] хотят стрелцы итить в горат и бить в кала[кола] у церквей. И я по тем вестям велел тотчас [полк]и собрать Преображенский и Семенофский и Лафертаф и, собраф, для опасения послал полуполковника князь Никиту Репнина в Кремль, а с ним послано солдат с семсот человек с ружьем во фсякой гатовности. А Чамарса с треме ротами Семенофскими велел абнять у всево Белава горада вората все. И после таво ат стрелцов ничево слуху никакова не бывала. А как ани невежьством гаварили, и на зафтрея князь Иван Борисовичь собрал бояр (т. е. Боярскую думу) и бояром стрелецкай прихот к Москве и их невежества бояром (так!) даносил. И