– Нет.

– Хватит ныть, Кааро. Тебе, дрюк мой, разве плохо заплатили?

Нет. Феми не забрала первоначальный аванс и пообещала еще больше.

– Видишь? Видишь, дрюк мой, кто за тобой приглядывает? А ты подумал отдать Клаусу его двадцать пять процентов? Нет. Вместо этого ты бросаешься оскорблениями и задеваешь мои чувства.

– Заткнись, Клаус. Ты ввязался бы в это, только если бы они высрали перед тобой целую кучу долларов США. А твоя доля – пятнадцать процентов.

– Дрюк мой, думаю, после этой работы тебе стоит взять отпуск.

– Если я останусь жив!

– Не глупи. Если тебя убьют, им придется убить и меня, а я еще не готов узреть райские врата.

– Тебе, морда жирная, другое место светит.

– И снова оскорбления. Послушай, у меня много работы на примете. Заканчивай с этими людьми, и давай обогащаться, о’кей?

Давай обогащаться. Ненормальный ублюдок. Закончив разговор, я думаю, не позвонить ли родителям, но не хочу связывать их с собой, просто на случай, если О45 решит до них докопаться. Подхожу к окну и выглядываю наружу. Вид – фальшивка. Примерно в полуметре от окна эти говнюки установили огромное изображение синего неба и облаков. В раздражении бью кулаком в окно.

Какое-то время сплю, не видя снов и не отдохнув. Открыв глаза, обнаруживаю в комнате Феми и мускулистого коротышку водителя. Я зеваю и сажусь.

– Не говори, что тебе нравится смотреть, как я сплю. Это так романтично, Феми, – говорю я.

– Подъем. Пора за работу, – говорит Феми. – Мы нашли жену Алоя Огене.

Водитель бросает на кровать костюм:

– Надевай.

– Чувак, я такое не ношу. Спасибо, но нет ли чего другого?

Глаза водителя сужаются.

– Да я шучу. Как вы, ребята, вообще можете так работать? Все такие серьезные.

Я уже лет пять не одевался строго, но с размером они угадали, и, хоть это и не фирменный костюм, сидит он хорошо, и ткань приятная на ощупь. Я планирую обращать больше внимания на одежду после этой аферы. Мудрость Нике Оньемаихе ворочается во мне, восстает против мысли об одежде, цена которой зависит от имени. Я ее подавляю.

Три часа утра. Жену профессора зовут Регина. Мы с водителем паркуемся у ее дома, ждем, когда она вернется с работы, она уборщица. Она живет в Нью-Аджегунле, который очень похож на Старый Аджегунле тем, что это прибежище бедняков и бандитов. Открытые канавы идут вдоль каждой дороги, источая миазмы отчаявшейся жизни, которая отказывается двигаться с места. Разгуливают дети, даже в такое время исполняют какие-то поручения и пялятся на машину с завистью и злобой. Группы курящих молодых людей осматривают ее, замечают номера и идут дальше.

На улице горит только один фонарь, но даже он открывает нездоровую и унылую картину. Водитель насвистывает песенку. Он игнорирует все мои подкаты. Наверное, ему приказали со мной не говорить.

– Это она, – говорит водитель.

Регина Огене – изможденная тень, крадущаяся в ночи. Она ходит так, будто ей больно, и подволакивает одну ногу, как жертва инсульта. В одной руке она держит сумку, другой открывает ворота. Она живет в доме «лицом к лицу», это бунгало с одним центральным коридором, идущим насквозь, и рядом комнат с дверьми друг напротив друга. Душевые и прочие удобства находятся в постройке на заднем дворе, и хоть это и не худший вариант жилья, доступный в Лагосе, но недалеко от него ушел. Совсем недалеко.

– Надо было Феми с нами поехать, – говорю я. – Посмотри на меня в этом долбаном костюме. Я перепугаю дамочку.

– Покажи ей значок. Все начинают сотрудничать, когда видят значок.

Я выхожу из машины и догоняю женщину, пока она пытается открыть входную дверь.

– Миссис Огене? – спрашиваю я.

– У меня нет никаких денег, – говорит она. – Не бейте меня. В сумке есть немного плантана. Можете забрать.

– Я не вор, – говорю я, но это неправда, так что исправляюсь. – Я не собираюсь у вас ничего красть. Я здесь насчет вашего мужа, Алоиза Огене.

Она перестает дергать дверь.

– Я не видела его много лет.

– Я знаю. Я просто хочу о нем поговорить.

Впускает она меня только после того, как я показываю ей значок, за что я ее не виню. В костюме или без, я не слишком внушаю доверие. Что-то в моей фигуре, или в постоянном движении рук, или в том, что я непрерывно болтаю.

Сначала мы оказываемся в темноте, свет слабо сочится через окно. Она чиркает спичкой, зажигает керосиновый фонарь, и комната оживает. У Регины односпальная металлическая кровать на пружинах, застеленная анкарой [30]. Под ней хранятся вещи в картонных коробках и пластмассовых ведрах. Две пары скромных туфель терпеливо ждут в ногах кровати. Слева на деревянной вешалке висит ее одежда, укрытая от пыли полиэтиленом. Книги выстроены аккуратными стопками, каждая по метру в высоту, но света не хватает, чтобы прочитать названия. Центральный столик – несчастный гибрид дерева и пластмассы, который она, должно быть, раздобыла на помойке. Она ставит на него фонарь рядом с огарком свечи. По правую руку у нее кастрюли, сковородки и закопченная керосинка, все это умещается на самом узком холодильнике, который я только видел. Надо всем этим неумолимым судьей возвышается настенный телевизор с диаметром сорок сантиметров. Запах в комнате неприятный и влажный, но дым от фонаря его вытесняет.

Она вздыхает и садится на кровать.

– Вы хотели что-то сказать о моем муже. Расскажите мне.

Несмотря на поношенную одежду и ауру поражения вокруг нее, Регина – красивая женщина. На вид ей за пятьдесят, но фигура у нее стройная, а глаза проницательные, хоть и узкие. У нее овальное лицо и маленький рот с широкой нижней губой, но узкой верхней. Жизнь одарила ее множеством морщинок, веером расходящихся от уголков ее рта и глаз.

– Миссис Огене, мне нужно найти профессора, – говорю я. – У вас есть какая-нибудь информация, которая может мне помочь?

Она улыбается – самое горькое выражение лица, которое я видел, а я видел многое.

– Ну надо же, – она качает головой.

– Что вы имеете в виду?

– Алой ушел на работу 28 февраля 2044 года. С тех пор я его не видела. Ваши люди сообщили мне, что его арестовали…

– Мои люди?

– Полиция! Вы сказали мне, что он убийца и его допрашивают, что я скоро его увижу. Потом сказали, что он сбежал, потом что он напал на тюремного охранника и был застрелен. Потом – что его казнили. Историям нет конца! У меня нет тела, нет могилы, нет официального документа, подтверждающего, что он умер или был виновен. Год спустя констебль занес вот это.