новейшей истории (т. е. после революции 1917 года). Значительную прослойку составляли здесь люди, которые попали в науку не по призванию, а по причине каприза судьбы и крушения чиновничьей карьеры: освобождения от работы в партийном и государственном аппарате за неспособностью, за другие проступки, иногда за пьянство. Таких людей их отделы кадров часто «пристраивали» в гуманитарные институты, считая, по-видимому, что историей и философией может заниматься каждый. Кроме того, в академических институтах была относительно высокая заработная плата (доктор наук, старший научный сотрудник — 350-400 рублей в месяц; кандидат наук, старший научный сотрудник — 250-300 рублей; младший научный сотрудник, кандидат наук — 175-200 рублей). В академические гуманитарные институты шел поток отставных офицеров, бывших дипломатических работников, бывших сотрудников государственной безопасности. Как правило, все они немедленно получали звание исполняющих обязанности старших научных работников (на полное звание они не тянули, так как у них не было или было очень мало опубликованных работ), и это автоматически означало заработную плату в 300 рублей. Им планировалась работа на 3-5 лет и, таким образом, они некоторое время спокойно существовали. Были среди них единицы, которые оставались в науке, увлекались исследовательской работой, становились в конце концов профессиональными историками. Большинство же сначала обеспечивали свою жизнь на несколько лет вперед, а затем либо находили для себя более выгодную работу, где нс требовалось исследовательской жилки, вроде преподавания во всевозможных партийных школах, либо уходили в конце концов на административную работу.

Теперь для этих людей в связи с расширением рамок исследовательской работы наступил опасный момент. Разрыв между их скудными возможностями и возможностями профессиональных историков становился все шире, контраст между качеством работы тех и других все разительнее, и примириться с этим им было крайне опасно. Поэтому инстинкт самосохранения, борьба за существование толкали их на путь интриг, склок, подсиживаний. Вот почему все ближайшие после смерти Сталина годы в среде гуманитариев продолжали процветать подозрительность, наушничество, политические обвинения, шантаж, запугивание — все те приемы, которые позволяли этим людям на протяжении десятков лет не только поддерживать свое паразитическое существование за счет общества, но и руководить им.

Была придумана даже «теория» соединения партийного опыта со знанием, т. е. опытный, но бездарный партработник в роли научного сотрудника следит за «чистотой» марксистско-ленинской теории в работе своих товарищей, простых научных сотрудников, но сам никаких исследований практически не ведет. Так и проходил водораздел между теми, кто делал научную работу, и теми, кто подвергал эти работы «партийной критике». Но вот настало время, когда от всех потребовали выдавать работы, что называется в шахтерском деле «на-гора». Для этой категории научных сотрудников стало теперь единственной возможностью участие в коллективных трудах, которые растягивались на многие годы. Но и здесь неожиданно возникли барьеры. Несмотря на необходимость постоянно угождать своему начальству, руководство институтами все же было заинтересовано в том, чтобы работы, выпускаемые под грифом института, были качественными. Но для этого нужны были способные работники. Поэтому директора институтов, как правило, старались не включать бывших партработников в коллективные работы, такие, например, как «Всемирная история», многотомная «История СССР», «История исторической науки в СССР», предпочитая закрывать глаза на безделье определенной части сотрудников института, так сказать, безделье «по праву», но не рисковать ответственными работами. Открыто выступить против бездельников, попросту уволить их директора институтов боялись, зная, сколь сплоченна и мстительна партийная мафия. Я еще в начале 50-х годов в связи с делом о плагиате Слободянюка ухитрился вызвать смертельную ненависть этих людей, которая сопровождала потом меня долгие годы.

Директор Института истории Академии наук СССР А. Л. Сидоров лишился своего поста за то, что на закрытом партийном собрании Института подверг критике за бездеятельность ряд бывших выпускников Академии общественных наук при ЦК КПСС, в том числе некую Яковлеву. А ведь А. Л. Сидоров и сам был человеком влиятельным, вхожим в Центральный Комитет партии и имевшим перед партией большие заслуги в «великие дни» борьбы с космополитами.

Следующий директор Института истории В. М. Хвостов был человеком более осмотрительным. Он смотрел сквозь пальцы на «заслуженных бездельников», но извлекал из этого своеобразную выгоду, получая от них постоянную информацию о том, что происходит в секторах, кто что сказал да как выступил.

Один из методов самозащиты бездельников заключался в нападении на тех сотрудников, кто помимо своих плановых работ, т. е. выполнения своих обязательств перед Институтом, находил время, чтобы писать статьи и книги, получая за это, естественно, дополнительное вознаграждение от издательств и редакций журналов. Обвиняли таких сотрудников в корыстолюбии, ссылаясь на свой личный пример: мы, дескать, еле-еле плановые работы тянем, а тут ухитряются писать внеплановые работы! На этой почве возникали склоки, столкновения, скандалы; способных научных сотрудников заставляли писать объяснения, каким образом они получили гонорар и т. п.

Мне не раз и не два приходилось выступать против такой постановки вопроса о плановых и внеплановых работах. Я говорил, что этот вопрос искусственно возбуждается людьми, которые еле-еле справляются со своими научными планами и чья научная продукция (плановая или неплановая) ничтожна по количеству и крайне низкая по качеству. Поэтому каждую работу, опубликованную другими, они встречают в штыки, так как рассматривают ее как очередную угрозу своему паразитическому существованию на ниве науки. Поход против внеплановых работ в том виде, в котором он осуществлялся, был походом против костяка научных сотрудников, против тех, кто пришел в науку не случайно, а по призванию и для которых исследовательская работа являлась делом всей их жизни. Оставалось фактом, что именно эти люди, делавшие львиную долю работы в Институте истории, писали также и внеплановые работы.

Борьбу за собственное бездельное существование партийная элита прикрывала демагогическими рассуждениями о коммунистическом отношении к труду. В пример ставились, например, врачи города Ростова-на-Дону, которые в 1960 году обратились с призывом ко всем врачам страны использовать часть своего внеслужебного времени для врачебной работы бесплатно, на «общественных началах». Поначалу этот «почин» был поддержан общественными организациями, а потом постепенно, но довольно скоро, пыл угас. В чем было дело? Врачи в Советском Союзе были и остаются одной из самых низкооплачиваемых категорий. Для того чтобы хоть как-нибудь прокормить свою семью и самих себя, они вынуждены (и сейчас, в 1979 году также) брать дополнительную работу. Когда их заставили ту же дополнительную работу делать бесплатно, то они, естественно, оказывались в отчаянном материальном положении.

Аргументация противников «неплановых» работ фактически сводилась к отрицанию различия между способными и малоспособными работниками. Внеплановая работа и вознаграждение, которое получает за нее научный сотрудник, есть не что иное, как оплата его квалификации, способностей и