Русский шансон, что ли, слушать собрался? Или иностранный язык изучает без отрыва от основной работы? Да, в общем-то, какая тебе, милочка, разница…

Потянулись тоскливые минуты. Левая рука, та, что в наручнике, начала неметь.

Танзиля ее потирала украдкой, чтобы не злить Бурундучину, вперившегося оловянным взглядом в экран планшета. Ей сильно хотелось пить, но попросить у него воды она не решалась. Вспомнила, что рядом, на подоконнике, должна стоять лейка для полива «триффидов», как обзывала их Викуся: двух разросшихся злобных опунций, крепенького шарика маммилярии, детеныша агавы и столетника обыкновенного, среднерусского. Вспомнила и про клубок деревенской пряжи, из которой собиралась связать на зиму носки, с воткнутыми в него спицами и оставленный между горшками по разгильдяйству.

И что тебе эти железяки, Асадуллина? Рассчитываешь подозвать бандита томным голосом, предложив поцелуй, а когда тот приблизится, вонзить ему спицу в глаз или ухо?

Заманчиво. Весьма. Только не учла ты, дорогуша, что навряд ли этот битюк соблазнится твоими прелестями, ты все-таки оценивай себя верно. И, самое главное, ответь: разве ты сможешь ударить человека спицей в глаз, каким бы уродом он ни был? Да хоть бы и в ухо?

То-то, старушка. Возможно, твои воинственные пращуры и скакали по степям, размахивая саблями и снимая врагам головы направо и налево, но их лихой удали в тебе нет, цивилизация скушала и переварила. Хотя… Хотя, будь у Танзили сабля… Но сабли не было, не было под рукой даже ножа для чистки картошки. Лишь пучок спиц, да лейка с водой, да в горшках «триффиды».

Вика купила электрошокер. Для тебя купила, между прочим. Велела выработать привычку и выходить к калитке с шокером.

Зачем, спрашивается, покупала? Зачем инструктировала?

Танзиля даже вспомнить сейчас не могла, где в данный момент находится орудие самообороны. На тумбе возле двери? Или в кармане кофты, которую она накидывает по вечерам, прогуливая Яшку? Старая ты кобыла. Старая и выжившая из ума.

Странно, но она вздремнула. Очнулась от скрипа половиц.

Битюк расхаживал по кухне, инспектируя шкафы и полки. В холодильнике он уже побывал, выудил оттуда нарезку колбасы, остатки корейки, коробочку с плавленым сыром. Поразмышлял над початой бутылкой мартини, которым изредка баловала себя Викуся, и, поколебавшись, поставил пузырь обратно.

Танзилю он игнорировал, как будто ее тут и не было вовсе. Обнаружив батон в хлебнице, соорудил бутерброд, принялся жевать, причмокивая. Ей вновь захотелось пить, сильнее, чем прежде, но она терпела. Ну его, придурка. Может, и вправду сунет ей в рот грязную тряпку в качестве кляпа. Или вспомнит угрозу про ноготок. Лучше уж жажда.

Интересно, отчего до сих пор все тихо? В смысле, а где же полиция? Неужели Вика не обратилась? Разве не это она имела в виду, когда обещала что-нибудь придумать? Или ей не поверили? Если поверили, то почему медлят? Хотя что Танзиля знает о полицейских операциях… Вполне возможно, что дом уже окружен и скоро начнется атака.

Словно услышав ее мысли, битюк громко прочавкал:

– Слышь, коза, а что за шибздики у твоего забора толкутся?

Недоеденный бутерброд он оставил на краю стола и теперь всматривался в экран планшета, который так и таскал на себе, закрепив на плечевом ремне, похожем на портупею.

– О чем ты, служивый? – спросила его Танзиля, догадываясь, о чем он.

– У соседей спиногрызы есть?

И он постучал пальцем по экрану, как будто Танзиля могла видеть, что там за шибздики или спиногрызы. Но она поняла и вопрос, и его подоплеку. Не дура.

– Есть детишки, как не быть. Мальчишки, восемь лет и двенадцать. Они к забору подбегают, потому что у них там шалаш. С соседской стороны, не с моей.

Битюк какое-то время подозрительно всматривался в силуэты пацанья на сетке монитора, потом успокоился. Подцепил со стола остатки бутерброда и в один прием сунул в пасть, облизав пальцы напоследок.

Танзиля пробовала сделать вдох, но у нее получилось не сразу. Она окаменела, как от приговора. Приговор и есть. Это не планшет. Или не обычный планшет. Это какая-то хитрая прилада, которая сканирует окрестности.

Бандиту не понадобится сторожко красться от окна к окну и, отодвинув вороненым стволом занавеску, всматриваться в заросли кустарника у забора или в выползающие из-за угла тени. Он будет предупрежден о приближающейся угрозе с помощью маленькой электронной штуковины, предупрежден гарантированно и вовремя. И когда сюда ворвутся омоновцы, с грохотом вышибив оконную раму, хозяйки в живых уже не будет.

Бурундучина сказал, что он отморозок. В этом смысле Танзиля ему верила.

Кто ж на Вику наехал, такой архистрашный и серьезный? Хотя это тоже неважно…

Ссутулившись, ни о чем не думая, Усмановна застыла на своем табурете. Ноги затекли, рука в наручнике от неудобной позы онемела, мозги онемели. Туго как-то соображается. Да и что она может предпринять?

Хорошо еще, что бандит к ней интереса не проявляет. Танзиля в относительной безопасности, пока Вика не выполнит его требования. А что дальше? Задушит? Или зарежет? Да хоть бы и стрельнет, Усмановне такие подробности казались незначительными. Вот ведь вляпалась так вляпалась, старушка.

Прошло часа два, наверно, и Танзиля заметила, что сидящий в кресле битюк помрачнел. Скучно ему стало, бедолаге. А может, из графика выбивается, кто его, отморозка, знает. Он опять потащился к холодильнику, извлек мартини, открутил пробку, понюхал. Брезгливо поморщился, но все же выхлебал золотистой жидкости почти на треть. Презрительно процедил: «Бабье пойло», однако обратно бутылку не убрал, а приткнул на полу возле кресла.

Зашелся звоном городской телефон.

От неожиданности Танзиля вздрогнула, и сердце бешено заколотилось.

Бандит поспешно встал и отправился искать аппарат.

– Але, слушаю внимательно, – ерничая, проговорил он, сняв трубку в гостиной.

Ему что-то ответили, и тогда он спросил с издевкой:

– По тетьке соскучилась?

Танзиля догадалась, с кем он говорит. Про балаклаву соврал, про отпечатки соврал, их тут навалом. Велел приезжать, обещал быть честным и благородным. Девочка поверила. Сейчас, небось, мчится, торопится «тетьку» выручать, а что ее тут ждет по приезде?

Потом, уже со своего мобильника, он звонил какому-то пану и повеселел окончательно, а вот Танзиля поняла, что конец ее близок. И Викин тоже.

Но не верилось, не верилось, что жизнь сочтена часами! Или минутами? Возможно, что и минутами. И крепко верилось одновременно.

Странно, но страх ее отпустил, отодвинулся на задний план, стушевавшись под натиском адреналиновой бури, бьющей тугим смычком по нервам, заставляющей кровь грохотать в висках: «Да сделай же ты хоть что-нибудь! Делай! Делай! Делай!»

Только что она могла сделать? Метаться на привязи и выть