Мюриэл Дрейпер была беспощадной нигилисткой и действовала полностью вразрез с утонченными вкусами этих дам: она потрясла американское общество тем, что, опираясь на безупречный, как у Рональда Фербенка, вкус, познакомила Штаты с лучшими образцами негритянского изобразительного искусства.

Она имела такой успех, что вскоре ее признание стало совершенно очевидным; соотечественники нашли в ней то, чего так долго искали. Она открыла салон, получила должность в администрации, вращалась среди людей искусства и политики. Вскоре, однако, она была низвергнута с пьедестала, поскольку совершила ряд досадных просчетов, по большей части в силу безудержно богемного образа жизни, и постепенно утратила и состояние, и положение. Однако люди по-прежнему помнили, что именно она сумела раскрепостить своих сограждан в вопросах оформления интерьера. У нее появилось немало последователей, многих она вдохновила на создание новых модных течений.

За несколько лет до этого имели определенный успех нововведения, предложенные богатым американцем Робертом Ченлером. Он был художником и рисовал картины довольно смелые: на огромных ширмах изображал ярких зебр, леопардов и жирафов. Многие из идей Ченлера так или иначе подхватили другие художники; в этих сюжетах они запечатлели определенное веяние времени.

К концу 20-х годов и самому началу 30-х Америка породила несметное число эфемерных, похожих на моль существ, бьющихся между слоями целлофана, – так выглядел фантастический мир Флорин Штеттхаймер. Дом ее в изобилии украшали целлофановые занавески, серебристая ткань и фольга, которые придавали интерьеру игривость. Штеттхаймер выработала свой неповторимый стиль, она не принадлежала ни к какому течению – была одиночкой, и тем не менее ее работы во многом определили безумную атмосферу 30-х годов. Талантливая художница, она разработала собственный неповторимый язык, нарисовав идеализированную американскую картинку негритянскими цветами; в театре она получила признание после премьеры негритянской оперы Вирджила Томсона «Четверо святых в трех действиях» на либретто Гертруды Стайн. К этой опере Флорин придумала костюмы и декорации из сахарного тростника.

В городе Фолкстон графства Кент в конце 20-х годов был построен дом в стиле модерн, его хозяйка Уинки Филлипсон наняла архитектора – Бэзила Ионидиса. Этот дом был несколько скромнее, чем расположенный по соседству в местечке Порт-Лим стилизованный арабский чертог сэра Филипа Сассуна, и все же его работа произвела сильнейшее впечатление. Первым мужем миссис Филлипсон был русский; говорят, он постоянно держал ее взаперти. После его смерти она вернулась в Англию и, хотя продолжала носить траур, вышла замуж за преуспевающего торговца и вновь предалась творчеству: сначала оно ограничивалось покраской цветочных горшков в белый цвет и выращиванием только белых цветов. Но вскоре страсть к бесцветности вышла за пределы стен дома: постройка стала сплошь белой и снаружи.

Поначалу госпожа Филлипсон и ее муж помогли утвердиться в оформительском деле супруге Сомерсета Моэма – клиенты знали ее как Сайри. Миссис Филлипсон решила, что имевшийся у Сайри ассортимент дубовых столов и медных горшков с физалисом необходимо слегка подправить, сделать более эффектным. Видимо, хозяйка из Фолкстона сумела заразить Сайри своим вирусом: та вскоре тоже стала тяготеть к бесцветности и отправилась распространять этот недуг по всему свету.

Госпожа Моэм, яркая женщина со своими суждениями и вкусом, одна из самых активных людей своего поколения, и прежде работала неустанно, теперь бросила все силы на то, чтобы сделать мир белоснежным независимо от времени года. Она появлялась, словно тайфун, и мигом сметала все краски – вытравливала, счищала, соскребала. Так продолжалось следующие десять лет. Ни один предмет мебели от нее не укрылся. Желтовато-белую гладь пола застилали циновки из овечьих шкур, по сторонам огромных белых диванов стояли столики с потрескавшимся белым покрытием, из белых ваз торчали перья белого павлина, и все это на фоне белых стен. Странное и завораживающее впечатление производила ее собственная гостиная в Челси, огромная и сплошь белая. Что-то невыразимо прекрасное было в этом сочетании девственно белых гортензий и белого фарфора на белом же фоне. Все было таким нетронутым и стерильным, что Марго Оксфорд, однажды войдя в эту комнату, застыла в изумлении и пролепетала: «Миссис Моэм, дорогая, вам бы сюда пару гравюр со старинными картами».

Именно с гостиной в Челси и берет начало концепция белых комнат. Вскоре и остальные гостиные, где, в частности, были выставлены музейные редкости, Сайри Моэм переделала в том же стиле: отбелила комоды эпохи Людовика XV, посеребрила позолоту; даже позолоченное барочное зеркало – и то покрыла побелкой. Предметы эпохи Людовика XVI или ампира стояли рядом с новенькой мебелью. Дома Мейфэра заполонили театральные декорации-альбиносы. Как это часто бывает с интересными идеями, на этом белом безумии начали спекулировать, и уже трудно было достойно оценить это явление, принесшее искусству немало пользы. Конечно, осознав произошедшее, мы сегодня приходим в недоумение: сколько же прекрасной мебели лишили естественного древесного цвета и налета времени! Но не будем забывать, что благодаря этой страсти к белому ушли в прошлое старомодная затхлость и темнота.

С тех пор белые комнаты заняли свое место в интерьере: они уместны, если дом стоит на мысе и окна выходят к морю, в Калифорнии, в тропиках, где их обставляют мебелью из бамбука, пол устилают подушками, всюду стоят решетчатые ширмы, а на окнах висят венецианские ставни.

Леди Коулфакс, коллекционировавшая интересных людей с богатым воображением, много лет жила в тесноватом, но все же благородном особняке георгианской эпохи – Аргил-хаус на Кингз-роуд в районе Челси. Здесь она без конца устраивала пирушки, и приятные интерьеры, украшением которых явно занимался кто-то из образованных людей XVIII века – до того сдержанно они были оформлены, – наполнялись гостями. Источником вдохновения для леди Коулфакс служил клуб «Соулз» (с подачи леди Вемисс); где бы она ни поселялась, она умела создать в доме атмосферу, лишенную всякой претенциозности. На лаковой поверхности столика, как правило, красовалась ваза цвета морской волны, а в ней магнолия, но предметы искусства или букеты, собранные флористом, не создавали громоздких скоплений. Она осознанно старалась не насыщать интерьер массивной мебелью; коньком ее была бледная гамма – светло-миндальные, серые, матово-желтые оттенки – и общая скромность и сдержанность. Все предметы были тщательно выскоблены и покрыты лаком, на полированном дубовом столе стояли стеклянные вазы с цветками жасмина, в них постоянно меняли воду: она была настолько свежая, что виднелись воздушные пузырьки. Входя в небольшую, обитую панелями прихожую, посетитель ощущал аромат сушеного розмарина, который жгли на специальном блюдце, и понимал, что попал совершенно в другой мир – мир свежести и морского ветра.

Небольшой дом в стиле Палладио

Впоследствии леди Коулфакс занялась оформительством профессионально, но, не имея собственного вкуса, она штамповала интерьеры целиком по образу и подобию своих. С типичным для нее пылом она с подачи драматурга Эдварда Ноблока вновь ввела в моду стиль эпохи Регентства. В бесчисленных созданных ею интерьерах проявился, как выразился однажды поэт Джон Бэтчмен, страшно хороший вкус: комнаты были обставлены скудновато, в них стояла лишь пара черных и золотых стульев да канапе, висели шторы в полоску, и все это в желто-серой цветовой гамме. Верно говорят, что Регентство во многом соответствует английскому национальному характеру: это стиль сдержанный в красках и небогатый на декоративные элементы, кроме того, он напрочь лишен претенциозности. В последнее время стиль этот стал несколько ярче и веселее и все еще пользуется большой популярностью, а значит, пройдет еще немного времени – и он приестся.