Соломон и раньше, бывало, бил себя по лицу, но никто, кроме членов семьи, этого не видел. Теперь же ему не забыть выражения лиц Кларка и Лизы. Эти двое всегда казались такими… настоящими. Как и их дружба. Так что Сол никогда не задумывался, почему они тратят свое время на парня вроде него.

Он всю ночь не мог уснуть, потирая щеку и вспоминая, что натворил. В последний раз такое случилось очень давно, больше года назад, а в первый — после фонтана. Но не на школьном дворе, а дома. Соломон тогда носился по гостиной, охваченный тревогой, в то время как родители пытались его успокоить. В какой-то момент он сорвался и врезал себе по лицу. Тотчас он расплакался от неловкости. Мучаясь чувством вины, он взирал на родителей непонимающим взглядом, будто спрашивая, что сейчас произошло. И каждый раз все происходило одинаково: мысли вертелись по кругу, как заведенные, тело сотрясалось от напряжения, воздуха не хватало, в ушах отдавалось биение сердца. Нужно было срочно что-то предпринять. Выход был единственный — пощечина, приносившая мгновенное облегчение.

На следующий день Соломон не вышел из дома. Он словно вернулся в то время, когда не был знаком с Лизой и Кларком, — все казалось настолько привычным, что он почувствовал ностальгию, но одновременно и тошноту. Какая-то часть Сола мечтала повернуть время вспять и порвать чертово письмо Лизы с предложением дружбы. Он думал, что сможет сделать вид, будто ее никогда не было, как и Кларка. Сол не раз уже проделывал такой фокус, и тот срабатывал. С глаз долой — из сердца вон.

Сол порылся на сайте Вудлона, почитал о поступлении на факультет психологии, изучил требования к эссе и тонкости получения именной стипендии Джона Т. Воркхейма. Полностью оплачивалось обучение того кандидата, который «…больше всего нуждался в этом и мог привнести что-то новое в психологию на основе личного опыта взаимодействия с психически больными людьми».

— Твою мать! — громко сказал он пустому дому.

Прошла неделя затворничества. Соломон не отвечал на звонки Лизы и Кларка и большую часть дня проводил в своей комнате. Родители не вмешивались. Они знали сына лучше, чем кто-то другой: одиночество было его лекарством.

Когда Кларк явился за грузовиком, Соломон не нашел в себе сил выйти к нему, так что Кларк мимоходом поздоровался с Валери и побрел в гараж. Джейсон помог ему завести автомобиль, и он уехал. Через какое-то время отец Соломона поднялся к сыну. Постучав негромко в дверь, он вошел и присел на краешек кровати.

— Даже жаль его отпускать, — со вздохом сказал он.

— Кого? Грузовик?

— Ага. Привык в нем копаться. Он едва ездит, но это уже что-то.

— А как Кларк?

— Печально. Как в воду опущенный.

— Ну да…

— Не думаю, что он хотел сделать тебе больно, — добавил отец. — Разве что виновен в соучастии, но другом Кларк был хорошим.

— Он знал обо всем! Как вообще ему можно верить?

— Да брось, ты знаешь, что он был искренен.

— Я уже ничего не знаю.

— А из дома снова выйдешь? — спросил отец, взглянув Солу прямо в глаза.

— Разве это важно?

— Ну не знаю. Но если ты скажешь, что это не важно, больше не буду об этом спрашивать.

Чуть позднее, когда отец читал книгу в гостиной, Соломон с виноватым лицом прошлепал мимо него в пижамных штанах, в которых ходил неделю.

— Оно выбралось! — воскликнул отец. — Из своей зловонной пещеры.

— Эй! Так нечестно!

— Ты хоть раз на этой неделе мылся?

— Вроде нет.

— А куда собрался?

— На задний двор.

— Слушай, мне жаль, что…

— Пап, — перебил Сол, — все хорошо.

Он посмотрел сквозь стекло на поверхность бассейна в дальнем конце двора, потом опять на отца — тот сделал вид, что не подглядывает. Наконец Сол повернулся к дверям, готовый открыть их, как делал это тысячу раз, но, едва прохладный воздух коснулся его лица, Соломон ощутил бешеное сердцебиение, воздуха вдруг стало не хватать. Мир задрожал, все звуки гулко отдавались в голове, а бассейн отдалился так сильно, что достичь его не представлялось возможным. К тому времени как отец подбежал к сыну, тот уже сидел на полу, выложенном плиткой, обхватив колени и опустив между ними голову.

Когда приступ прошел, Соломон посмотрел на отца глазами, полными отчаяния. И в то мгновение, перед тем как уйти к себе и закрыть поплотнее дверь, он знал, что папа думает о том же: возможно, Сол уже никогда не сможет выйти за порог. Рано или поздно придет день, когда он бросит попытки выйти наружу, приступов станет меньше, и все они притворятся, будто последних месяцев не было. Это лучше, чем тосковать по двум странным ребятам, внезапно появившимся в доме Ридов и украсившим жизнь его обитателей.

Соломон просидел в своей комнате до самого вечера. Он бы сидел там и дальше, но к ужину ждали бабушку, и встречи с ней было не избежать. Так что к моменту ее появления Сол был одет и даже причесан. Он попытался было изобразить на лице улыбку, но безуспешно. Поднявшись к нему, бабушка поцеловала внука в щеку и прошептала на ухо: «Все хорошо», слегка похлопав по спине.

За ужином Солу не пришлось много говорить — бабушка болтала за всех без умолку. Он просто жевал, пока она рассказывала о сложном покупателе, с которым общалась перед приездом к ним. Соломон с любопытством вникал в перипетии торговли домами в пригороде — тонкости бабушкиного ремесла были куда причудливее и смешнее, чем могло показаться со стороны. Сегодняшняя история касалась внебрачной связи и полтергейста. Да-да, без шуток.

После ужина бабушка поинтересовалась, не хочет ли Сол, чтобы та надрала ему задницу в карты, и он не смог отказаться. Решили сыграть в канасту[26] прямо в столовой. Бабушка раздала карты, потягивая кофе с десертом. Родители переместились на кухню — мыть посуду. Оставшись с бабушкой наедине, Соломон напрягся. Та за словом в карман не лезла, всегда резала правду-матку, и это была их первая встреча с тех пор, как внук вернулся к жизни отшельника.

— Запомни, двойки и джокеры — шальные карты, — предупредила она.

— Хорошо.

Прошло пять минут, но тишину никто из них так и не нарушил. Бабушка обычно была азартным игроком, ей во что бы то ни стало нужно было победить, но этот ее переход от забавной рассказчицы за ужином к опытной картежнице с непроницаемым лицом всегда пугал Соломона. В конце концов он не выдержал:

— Слушай… я уверен, что опять смогу выходить из дома. Со временем.

Бабушка не ответила. Она положила карты на стол и отхлебнула кофе.