— Перестань говорить о ней как о домашней скотине! — с отвращением произнес я, поднялся с земли и стер с горла песчаный след, оставленный его сапогом.

— А как же мне о ней говорить? Она не принцесса и даже не дама. Обыкновенная иудейка.

— Говорите потише! — сердито прошипел Грегор, отрывая взгляд от переносного алтаря, у которого проводил большую часть всех вечеров. — Хватит с нас и тех слухов, что бродят по лагерю об обитателях этого шатра. Нечего давать дополнительную пищу для разговоров тем, кто любит подслушивать.

Я постучал по плечу Отто, требуя его внимания. Он в мгновение ока перехватил мою руку и вывернул, так что мне пришлось прижаться к нему, иначе моя кисть оказалась бы сломанной.

— Не смей тыкать пальцем в благородных господ, мелюзга! — весело предостерег он и отпустил меня.

— Тебе не удастся вернуть ее хозяину, если я доберусь до нее первым, — сказал я, потирая руку.

— Это вызов? — ухмыльнулся он.

— Это факт.

— Пусть это будет вызов, — дерзко сказал Отто. — Если первым ее найду я, то награда целиком достанется мне, и ты не будешь поднимать шума. Если же ты найдешь ее первым…

— Мы с ней убежим вместе, и ты не станешь нас преследовать, — договорил за него я. — Очевидно, мы не можем дольше оставаться на корабле теперь, когда за ее голову объявлена награда.

— По рукам, — весело сказал Отто и протянул мне ладонь.

Я пожал ее.

У нас с Грегором уже вошло в привычку появляться у городских ворот рано утром, еще затемно. Там собрались сотни две рыцарей его ранга, вооруженных мечами, кинжалами и копьями, в подбитых алой тканью доспехах, чтобы их узнавали во время передачи города как задарцы, так и победители. Грегор одолжил мне красный плащ, чтобы я сошел за его оруженосца, но нас никто ни о чем не спросил. Утро было холодным и безветренным, но город давно проснулся и пребывал в лихорадочном ожидании. Мы не услышали ни криков, ни воя, потому что задарцы были стойким и гордым народом. Лишь изредка пищали перепуганные дети да тихо всхлипывали юные девы, и сам воздух был напоен не только сыростью, но и грустью. Я сразу вспомнил родину, когда англичане все-таки одолели нас три года назад. Нет, тогда было гораздо хуже: запах горящего дерева, горящих волос, костей и плоти, сладковатое зловоние крови и крики… Я потер лицо, пытаясь прогнать воспоминания. Стены Задара были невысокими, зато в глубину уходили шагов на десять — в них были устроены складские помещения, где хранились товары, доставляемые морем, а также материалы для кораблестроения. Войдя в город, мы оказались перед плотной толпой задарцев, успевших выстроиться за воротами. Они ждали со своими семьями, повозками, скотом и домашним скарбом. Охране у ворот было велено не выпускать их еще около часа, поэтому весь юг города был запружен людьми — взволнованными парами, плачущими детьми, бормочущими стариками.

Мы пошли вверх по наклонной улице, неловко пробираясь сквозь толпу будущих беженцев. Я буквально кожей ощущал их ненависть, отчего у меня сжималось сердце. Не так давно сам был на их месте. Подойдя к воротам, они подвергнутся обыску: их повозки обшарят, нет ли каких ценностей, и если что найдут, то тут же отнимут. А потом их отпустят на все четыре стороны — иди куда хочешь в преддверии зимы. В свое время англичане обошлись с нами суровее. Они хотели истребить все наше племя.

Дорога, ведущая от ворот, была одной из двух основных улиц, пролегавших с юга на север через весь город. Если верить рассказу молодого Ричарда, побывавшего здесь с Джамилей, нам нужна была вторая, расположенная ближе к гавани: там стояли дома купцов. Мы долго плутали по холодным узким грязным переулкам. Пересекли рыночную площадь, пропахшую гниющим мясом, а потом узкий косой переулок между двумя светлыми домами из известняка вывел нас на другую площадь. В конце ее начиналась та улица, которую мы искали. Она была забита телегами, лошадьми и испуганными пешими людьми.

Многие купцы устраивали на первых этажах своих домов нечто вроде склада. Как раз такой дом и был нам нужен. Мы свернули налево, где толпа уже начала редеть, и принялись считать деревянные ворота, пока не достигли нужных (опять-таки по рассказу юного Ричарда).

Ворота, достаточно широкие, чтобы проехала небольшая повозка, были не заперты. За ними начиналась крытая галерея размером с комнату, которая примыкала не к дому, а вела во двор. Со двора доносился голос Джамили.

Потом я увидел ее в длинном темном одеянии с восточным рисунком. Еще там была женщина постарше, совсем смуглая, и две девочки. Все они держали поводья осла и, все как одна, заверещали, когда мой мрачный, облаченный в алое спутник шагнул во двор. Осел вырвался и исчез в тени конюшни. Джамиля встревожилась, но я подал ей знак — дескать, все в порядке. Она начала что-то громко объяснять, перекрывая женские крики, на языке, которого я прежде не слышал, — гортанном и в то же время музыкальном. Она старалась успокоить своих товарок. Я впервые видел ее такой оживленной.

В каждом жесте чувствовалась природная грация, и управлялась она с женщинами очень лихо: брала каждую за подбородок, чтобы привлечь к себе внимание, гладила их руки и лица, подталкивала к повозке в угловой конюшне, чтобы они сели в нее и вели себя тихо.

— Прошу вас, позвольте им уйти, — обратилась Джамиля к Грегору, явно нервничая, чего я прежде за ней не замечал. — Они напуганы и никому не верят. Пожалуйста, подтвердите, что я их не предаю.

У Грегора был жалкий вид.

— Лучше бы нам пошевеливаться, иначе Отто окажется здесь через минуту-другую, — предупредил я, — и попытается сдать ее за вознаграждение.

— Какое вознаграждение? — встрепенулась Джамиля.

— Нас догнал Барцицца, — сказал я.

Она побледнела. Уловив тревогу Джамили, старшая из девочек начала плакать, и, похоже, ее мать собралась присоединиться к ней. Джамиля вновь принялась ими заниматься, убедив вернуться в повозку.

— Погоди, дай угадаю, — обратилась она ко мне довольно сухо. — У тебя, конечно, есть план.

— Даже еще лучше, — ответил я. — У меня есть слово чести Отто, пообещавшего, что если я найду тебя первым, то смогу увезти, а он не станет нас преследовать.

Моя речь становилась тягучее меда и в конце концов оборвалась, когда Грегор с мученическим выражением на лице шагнул к Джамиле и медленно, словно извиняясь, сомкнул огромную ручищу в красной рукавице на ее локте. Никогда раньше Джамиля не казалась мне такой маленькой и хрупкой.

— Ты никуда не идешь, — сказал он. — Теперь я за тебя отвечаю, пока не смогу передать заботам маркиза Бонифация.

— Что? — пронзительно вскрикнул я и метнулся к нему, пытаясь вцепиться в рукоять меча, но он свободной рукой легко перехватил обе мои руки, так что вытянуть меч мне не удалось.

— Не делай так, — предостерег он. — У меня нет выбора. Это мой клятвенный долг.

Я вырвался из цепких пальцев и принялся колошматить кулаками по его груди. Вначале он, к моей радости, охнул, но потом перестал обращать на меня внимание. Я длинно выругался на всех языках, какие только знал.