Мы сидели и подавленно молчали; потом у входа послышался шум, и вошел юный Ричард, промокший под дождем, но веселый, с кожаной сумкой размером примерно с его голову. Сумку он положил у моих ног, раздуваясь от важности и мальчишеского ликования.

— Это тебе, от принцессы, — объявил он, улыбаясь.

— Мы знаем, что она не принцесса, — сказал Грегор.

— Почему бы, мессир, вам не позволить ему открыть сумку? — спросил самодовольный юнец, забыв на секунду, кто он такой.

Я продолжал тупо сидеть, не шевелясь, зато Отто был рад помочь. Изумленно вскрикнув, он достал из сумки две полные пригоршни серебряных монет. Потом, блеснув глазами, посмотрел на Грегора.

— А за городскими стенами такого добра еще больше. — Он кивнул на юного Ричарда. — С помощью этого парня мы точно узнаем, где оно лежит.

— Даже не думай! — угрюмо сказал я.

— Пока тебя не было, здесь началось какое-то безумие, — поспешно пояснил Грегор. — Теперь, оказывается, мы все-таки пойдем на штурм города.

— Это означает, — благодушно продолжил Отто, — что в конце концов мы обшарим все закоулки. Поэтому скажи мне прямо, парень, в самых ясных выражениях, где стоит дом со всеми этими сокровищами.

С этого момента события развивались совсем скверно. Симон де Монфор и Робер де Бов были очень убедительны в своих заверениях, и, как следствие, ни один житель Задара не мог представить, чтобы армия франков приняла участие в штурме, поэтому они отмахнулись от епископа Конрада как от пешки венецианцев. Задарцы с радостным энтузиазмом (и все по моей вине) готовили город к нападению, в котором, по их убеждению, будут участвовать самое большее несколько сотен моряков.

Но на самом деле десять тысяч воинов и почти столько же моряков провели остаток этого ненастного дня в подготовке к завтрашнему штурму. За исключением Симона де Монфора, который вывел своих людей из лагеря и разбил палатки в нескольких милях, чтобы не видеть того, что последует. Когда солнце клонилось к горизонту за облаками, Симон отправил к нашему шатру делегацию, которая во всеуслышание попросила Грегора Майнцского вывести германских рыцарей из лагеря. Сотни германских воинов собрались, чтобы посмотреть, как поступит рыцарь.

Грегор, на лице которого застыла нерешительность, извинившись, скрылся в шатре и опустил полог. Воины окружили шатер и тихо переговаривались, отгородив нас от всего мира, как снежной бурей.

Грегор уселся на пол рядом с Отто и мной и принялся рассуждать сам с собой о том, что теперь делать. Мы с Отто не годились ему в советники. Для Отто все было просто: армия решила атаковать, а Грегор был частью армии, следовательно, и он должен атаковать. Для меня, по-прежнему опутанного веревками и несчастного, тоже все было просто: предстоящая атака была гнусным грехом, тем более гнусным, что наши (ну хорошо, мои) никчемные попытки защитить задарцев на самом деле подвергли жителей города еще большему риску. Грегор будет не чем иным, как воплощением лицемерия, если хотя бы не уйдет в знак протеста из лагеря.

— Не я пытался отговорить их от капитуляции! — сказал, как отрезал, Грегор и закрыл лицо руками. Отбросив в сторону метафоры и поэтические домыслы, отмечу, что он и в самом деле излучал то серый, то золотистый свет в зависимости от его душевного состояния — это было подлинным физическим явлением, словно порожденным его собственной верой. В эту минуту его окутывал серый туман. — Если я уйду, то буду повинен в расколе армии. Если армия распадется на части, мы никогда не освободим Святую землю, а я жизнью поклялся ее освободить.

— Вспомни песню Деворы, — сказал Отто. — «Что сидишь ты между овчарнями, слушая блеяние стад?..»

Тут он для большего эффекта врезал мне по плечу — наверное, я и был овцой из того стада.

— «Пришли цари, сразились…»[19]

— Они не сражались с католиками, Отто, — сказал Грегор.

Возле входа поднялась суета, послышался шум, прорвавшийся сквозь нашу снежную бурю, и кто-то откинул полог. Грегор нетерпеливо подал знак старику Ричарду, чтобы он снова завесил вход, но не успел тот протянуть руку, как в проеме показалась промокшая макушка епископа Хальберштадтского. Грегор и Отто поспешно вскочили, чтобы приветствовать его, а я остался сидеть.

Но у меня появилась надежда. Я знал, что Конрад был настроен против штурма, хотя и повел себя ужасающе пассивно.

— Ваше преосвященство, — с облегчением выдохнул Грегор. — Эта толпа…

— Эта толпа — вина Симона, а не твоя, — ответил Конрад, стараясь успокоить рыцаря.

Выглядел он постаревшим на десять лет.

— Неважно, кто виноват в том, что собралась толпа, ваше преосвященство, — сказал Грегор. — Важно то, что люди ждут, хотят услышать мое слово. — А потом, к моему разочарованию, он добавил, словно обожающий своего хозяина прислужник: — Скажите, что мне делать?

— Велите ему сражаться, молю вас, ваше преосвященство! Иначе он будет плохим воином, — настаивал Отто. — А это отразится на всех, кто служит вместе с ним.

Конрад нахмурился, глядя на Отто.

— Сын мой, — сказал он, — ты не просто воин, ты воин Христа.

— Я буду воином под шестифутовым слоем глины, если всю зиму проведу без еды и крова, ваше преосвященство, — возразил Отто. — А благодаря этому идиоту, — он опять пнул меня коленом в спину, — больше ничего нельзя добыть мирным способом.

— Заткнись! — пискнул я и свернулся калачиком на своей стороне подстилки.

— Если не участвовать в битве, то никакой пользы от этого не будет, разве не так, ваше преосвященство? — продолжал спорить Отто. — Симон де Монфор ничего не добьется своим благородным отступлением.

— Симон собирается покинуть армию и отправиться прямо в Сирию, — объявил Конрад. — Он не будет завоевывать Задар, он не примет крова от задарцев и не позволит, чтобы зима помешала ему двигаться вперед. Он пример для всех пилигримов.

— Если не считать того, что он ослабляет армию, — сказал Грегор.

Конрад печально кивнул.

— И вы не хотите, чтобы я тоже так поступил, — заключил Грегор.

— Истинно так, — печально кивнул Конрад.

— Неужели вы хотите, чтобы он напал на католиков? Не может быть! — упрямо твердил я, привстав с подстилки.

— Хочу, чтобы он остался с армией, — сказал епископ и вновь повернулся к Грегору. — Но бритт прав, надеюсь, ты не станешь сражаться.

— Вы хотите, чтобы мы отсиделись в шатре? — резко спросил Отто. — Простите, ваше преосвященство, но это не сделает нас хорошими христианами, это сделает нас женщинами!

— От женщины требуется кое-что еще, — едва слышно вставила свое слово его прачка-кухарка-посудомойка-любовница, занятая приготовлением вечерней трапезы.

Грегор расстроенно посмотрел на Конрада. Я проникся к Грегору сочувствием. Его кукловоды совершенно не справлялись со своей работой: я провалил все дело, Бонифаций вообще куда-то исчез, а Конрад опять темнил.