— Да вот за печкой своей, — капитан махнул рукой вперед. — Притулилась там на приступке и не шагу, все смотрит, смотрит перед собой, не мигая. Точно ждет кого. Уж ей говорили, вставай, мать, пошли, хоть поешь чего, погреешься у наших костров, а она — ни в какую, упрямая.

— Да какая уж еда на ум придет, — усмехнулась грустно Белозерцева. — Ты сам-то откуда, капитан? — спросила она энкэвэдэшника.

— Я из Свердловска.

— Значит, твои в сохранности?

— А я вообще детдомовский, ни отца ни матери не помню. Спасибо товарищу Дзержинскому, устроил колонии для таких, как я, оборванцев. Вот в такой колонии и вырос. Вы идите за мной, товарищ комиссар, — продолжал он, обходя пепелище. — Сейчас я старуху эту кликну. Авдотья! Авдотья Степановна! — послышалось через минуту из-за разрушенной, обгоревшей трубы. — Ты слышишь меня? Это я, капитан Сверчков, признала? С тобой комиссар из Москвы поговорить хочет. Так что с печки слезай, давай, помогу, — в ответ что-то пробубнили по-старчески неразборчиво. — Катерина Алексеевна, здесь она, — Сверчков высунулся из-за трубы, — жива-здорова. Ты бы хлебушка покушала, мать, — предложил он погорелице. — Я вот принес полкраюхи.

— Что ж, идем, лейтенант, — Белозерцева обернулась к Лизе. — Может, удастся разговорить эту Авдотью, узнаем что-нибудь о твоей сестрице. Так говоришь, Авдотья Степановна? — переспросила она Сверчкова, когда они приблизились.

— Так точно, товарищ комиссар, — подтвердил тот. — Авдотья Степановна Краснова, учетчица из колхоза «Заря коммунизма», местная жительница, из всех документов у нее только эта книжица колхозная и сохранилась, но в ней все верно, я проверял.

— Это хорошо, что проверяли, капитан, — ответила Катерина Алексеевна задумчиво, — Авдотья Степановна, поговоришь со мной? — она наклонилась к старухе.

Та сидела на деревянном чурбаке с обгорелыми боками, который подложил ей энкэвэдэшник, маленькая, сгорбленная, закутанная в черный, в темно коричневых заплатах, платок. Голова ее была опущена и время от времени вздрагивала. Словно и не услышав Белозерцеву, она что-то проговорила, глядя себе под ноги.

— Что говоришь-то? — Белозерцева тронула ее за плечо. Старуха вздрогнула. Подняла голову. Лицо ее было узенькое, сморщенное, под черным краем платка — выцветшие глаза навыкате, запавшие щеки дрожат.

— Убили, всех убили, — теперь уж более различимо проговорила она. — Всех убили, ироды. И Ванюшку, и Сашку, деточек моих, и Марфушку, ей всего пять годков исполнилось…

— Авдотья Степановна, вы Остаповых помните? — спросил ее нетерпеливо Сверчков, — Остаповых, соседей ваших? Что с ними стало? Вот товарищ комиссар интересуется, — он указал на Белозерцеву.

— Остаповых? — переспросила старуха едва слышно, Лиза затаила дыхание. — Остаповых, — слезящиеся, красноватые глаза Авдотьи заморгали, потрескавшиеся губы вздернулись. — И их убили, — проговорила она, снова опустив голову. — и Мишку Остапова, и Анну, жену его, и внучика Митьку.

— А девушка, девушка у них жила? Она на каникулы к Остаповыми приехала. Натальей звали. Не помните? — спросила Белозерцева и бросила взгляд на побледневшую Лизу. Старуха помолчала, потом сказала все так же вяло и бесцветно.

— Помню, из Ленинграда она приехала. Коса толстая у нее была, как у меня когда-то в молодости. Веселая девица, красивая. Тоже убили, — она всхлипнула громко, словно что-то надорвалось у нее внутри. — Всех убили. И девицу ту. Тоже.

— Неправда! Я не могу поверить! — Лиза стиснула руку Орлова, ее колотила дрожь, слезы, как она ни старалась сдержать их, катились по щекам, их сбивало ледяным ветром. — Я не верю, — еще раз повторила она и пошатнулась.

Сверчков бросился, чтоб поддержать ее, но Орлов успел скорее, обнял повернув к себе:

— Не плачь, не плачь, — приговаривал, сам понимая, что все утешения бесполезны.

— Отведите ее в машину, лейтенант, — проговорила мрачно Белозерцева. — Я сейчас приду. Вот только с капитаном еще потолкую.

— Я не верю, этого не может быть, — пока Орлов вел ее к дороге, Лиза говорила и говорила, все одно и то же, сама не слыша собственного голоса. — Не может быть, чтоб вот так, вот так одна, совсем одна.

— Теперь все может быть, — вздохнул Орлов и распахнул перед ней дверцу машины. — Садись, погрейся. Все может быть, Лизок. Столько вокруг горя, что уж ничему не удивляешься. Только ты не одна, я с тобой. Пока не убили.

— Господи, Алексей, что ты говоришь! — воскликнула Лиза, стирая рукавицей слезы с лица, и отвернулась от него. Мелкая пороша билась в стекло.

— Я бы на твоем месте, Елизавета Григорьевна, расстраиваться не торопилась, — дверца машины хлопнула, Лизу обдало холодным, морозным воздухом, Белозерцева села рядом с шофером. — Может статься, что от собственного горя у старухи все в памяти перепуталось, шутка ли сказать — две дочки и три внука погибли, да так, что и хоронить нечего — по кучке пепла только осталось. Мне капитан Сверчков доложил, что в сентябре сорок второго, когда немец на Сталинград шел, они в оцеплении у этой же самой Колочовской — Красноармейской стояли. Приказано было ни шагу назад, так они всех дезертиров, кто с фронта бежал, огоньком здесь встречали. Так вот, все, кто оружие держать мог, при отступлении с нашей армии ушли, это Сверчков точно знает. Кроме того, в Колочовской дивизионный госпиталь находился почти с неделю, так многие из здешних девчонок в добровольные помощники пошли, санитарками. С госпиталем и ушли из Колочовской дальше к Сталинграду. Так что когда немец пришел, тут разве что старики-инвалиды да старухи вроде этой Авдотьи, которая хозяйство свое бросить побоялась, несколько баб да детишки малые остались. Я к тому это говорю, — Белозерцева повернулась к притихшей Лизе, — что Наташа вполне могла в медсестры поступить или уйти с заградотрядами НКВД или с какой-нибудь частью отступающей. Ты не отчаиваяйся, — она протянула руку и прикоснулась к Лизиной щеке, — теперь Паулюса пленили, Манштейна отбросили, порядка больше будет. Может, и выяснится, где Наташа находится. Я тебе обещаю, как только вернусь в Москву, постараюсь навести справки поточнее, чем свидетельства этой старухи Красновой. А ты жди. Договорились? Веришь мне?

— Верю, Катерина Алексеевна, спасибо, — Лиза всхлипнула, но голос ее прозвучал спокойнее.

— Вот и славно, — заключила Белозерцева и, обратившись к шоферу, приказала: — На обратном пути поезжай вокруг.

— Но это опасно, Катерина Алексеевна, — запротестовал тот. — Еще снарядов неразорвавшихся, мин полно.

— Мне Сверчков доложил, что саперы уже поработали на славу, так что не бойся, — успокоила его Катерина Алексеевна. — К тому же там везде регулировщики, даже если захочешь, на непрочесанное место не пустят. Езжай по флажкам.

— Ну, как скажете, — сержант пожал плечами.

Выбивая снег колесами, машина тронулась. Сзади заурчала машина с охраной. Склонившись к окну, Лиза смотрела на тающие вдалеке обгорелые печные трубы Колочовской. Она столько времени стремилась сюда, столько раз думала и передумывала планы, как пробраться в станицу и узнать хоть какие-нибудь сведения о сестре. Сколько раз воображала себе самое невероятное — Наталья жива и она обязательно встретит ее, надо только попасть в Колочовку. Именно это казалось самым трудным. И вот — попала. А Колочовки-то и нет. И Натальи тоже нет. Жива ли она?