Шрифт:
Интервал:
Закладка:
• Ваша реакция на поведение представителя другой группы направлена не на него самого, а на группу. Если вы подверглись нападкам со стороны воинствующего лейбориста, вам кажется правильным в ответ напасть на другого лейбориста.
• Вы воспринимаете различные группировки как «крупные действующие силы». Например, происходящее на политической арене вы описываете как «лейбористы хотят…» или «тори намерены…», хотя в буквальном смысле слова ни хотеть, ни намереваться партии, в отличие от отдельных личностей, не могут.
• Вас очень волнует верность других участников, то есть приверженность остальных членов группы ее делу (независимо от того, в какой степени их приверженность затрагивает вас лично) вызывает сильный эмоциональный отклик. Он имеет несколько проявлений. Вам хочется наказать дезертировавших из коалиции, вам может хотеться наказать тех, кто не сумел наказать дезертиров, вам может захотеться протестировать участников, подвергая их разным испытаниям, в ходе которых им придется идти на существенные жертвы, чтобы продемонстрировать верность.[58]
Я намеренно расписываю эти условия во всех подробностях – хотя, казалось бы, они и без того предельно ясны, – чтобы показать, насколько сложных расчетов требует коалиция. Если мы воспринимаем ее как нечто простое и естественное, это не означает, что она и в самом деле проста. Простой для восприятия ее делает наш разум, с легкостью производящий нужные вычисления. Это совсем другое дело. Любой представитель любой человеческой культуры способен без специальных наставлений разобраться, как устанавливается сотрудничество или как выявить потенциальную угрозу для объединения усилий. Кроме того, обратите внимание, насколько легко вырабатывается коалиционное поведение у маленьких детей даже при отсутствии четко сформулированных инструкций (а зачастую и вопреки рекомендациям обескураженных родителей).
Между тем рассуждение в таком ключе – через издержки и выгоды, сотрудничество и уклонение – выглядит довольно абстрактным. Возникает представление, что мы эти ситуации просто «чувствуем». В каком-то смысле это правда: чувства – наиболее явно выраженная наша реакция. Но это результат сложной и точной мыслительной работы, которую ведут специализированные системы мозга. Например, сразу по прибытии в Европу мои африканские знакомые сильно недоумевали, почему европейцы так кипятятся, когда кто-то «крадет» место на парковке. Понять это умом они могли, но «прочувствовать» гнев – нет. Однако, поездив по городу на своих машинах несколько недель, они стали выдавать ту же эмоциональную реакцию, что и местные. Это не значит, что изменились их абстрактные «представления» о том, что важно, а что нет. Просто они усвоили информацию, что парковочное место – ресурс очень дефицитный, и их эмоциональная система соответствующим образом адаптировалась.
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ВЫВОДЫ 7: ЭВОЛЮЦИЯ, ПСИХОЛОГИЯ, ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ
Особые системы логического вывода формировались естественным отбором как помощь в решении определенных задач первобытной среды.
При их рассмотрении полезно сверять гипотетические эволюционные предпосылки с независимыми экспериментальными данными.
Для нашего вида ментальная адаптация к социальному взаимодействию имеет принципиальное значение, поскольку наша экологическая ниша – это информация (причем обеспечиваемая другими).
Человеческий разум может рассматривать и представлять не только то, что происходит в непосредственном окружении. Наоборот, поразительно, сколько времени он посвящает тому, чего не наблюдает здесь и сейчас. Самый наглядный пример – художественный вымысел. Читая приведенную выше историю о воре, собаке и полицейской, вы наверняка в точности представляли себе их психическое состояние, хотя для вас они всего лишь буквы на бумаге. Разумеется, этим наши способности в данной сфере не ограничиваются. Одно из самых простых действий для человеческого разума – делать умозаключения из ложных посылок: например, «если бы я позавтракал, мне бы сейчас не хотелось есть». Вектор может быть направлен и в будущее. Беспокойство о том, что случится, если крыша провалится и рухнет вам на голову, не требует действительных вводных данных (например, видеть, как рушится крыша) и не приводит к действию (попытке выскочить из помещения). Поэтому психологи называют эти мысли отвлеченными от стандартных вводов и выводов.
Отвлеченная когнитивная деятельность играет принципиальную роль в познании как таковом, поскольку мы сильно зависим от информации, поставляемой другими, и от сотрудничества с окружающими. Чтобы оценить поступающую от других информацию, необходимо сконструировать мысленную модель на основе описанного. Кроме того, без сложного планирования невозможно было бы совершать охотничьи вылазки, изготавливать орудия, заниматься собирательством или участвовать в социальном обмене. А для планирования необходимо оценить несколько разных сценариев, каждый из которых опирается на гипотетические посылки («А если мы пойдем в долину собирать ягоды?», «А если там никого нет?», «А если другие участники группы решат пойти куда-то еще?», «А если сосед украдет мои орудия?» и т. д.). Размышления о прошлом тоже требуют отвлечения. Психолог Эндель Тульвинг описывает такую разновидность памяти, как эпизодическая, – что-то вроде мысленного «путешествия во времени», позволяющего нам пережить заново ощущение от определенных событий. К ней мы обращаемся в том числе, когда нужно оценить поведение других людей, переосмыслить свойства их характера, представить новую картину наших собственных поступков и их последствий и при решении прочих аналогичных задач.[59]
Отвлеченная когнитивная деятельность возникает на довольно раннем этапе развития, когда ребенок начинает «играть понарошку», представляя вместо одного объекта другой (вместо куска мыла – машинку, вместо куклы – человека и т. п.). Для этого требуется тонкий механизм, подсказывающий, какие аспекты подлинного окружения нужно вынести за скобки, а какие могут сыграть нужную роль в вымышленном сценарии. Впечатляющие примеры этой способности демонстрировал психолог Алан Лесли. Дети понарошку разливают чай из пустого чайника по нескольким чашкам. (При этом они стараются держать носик над чашкой аккуратно, иначе воображаемый чай прольется, как по-настоящему. Этот аспект сценария обслуживается интуитивной физикой, позволяющей представить, как вела бы себя настоящая жидкость.) Потом экспериментатор случайно опрокидывает одну из чашек, сокрушается по поводу того, что воображаемый чай разлился по всему столу, и просит ребенка налить новый. Трехлетние дети в этой ситуации – то есть когда перед ними стоят две (в действительности пустые) чашки, одна из которых пуста понарошку – безошибочно наливают «чай» только в нее, а не во вторую, которая по-прежнему понарошку полна. Столь же виртуозно проигрывается любая воображаемая ситуация. Когнитивная система ребенка обрабатывает не связанные с действительностью представления о ситуации и делает интуитивно-онтологические умозаключения, логичные для воображаемого, а не для реального контекста.[60]
