– Да, сэр, там. Я пришел туда из дома, пропустил пару стаканчиков и вернулся. Наверное, там и оставил шляпу.

– И больше тебе добавить нечего?

Трасдейл посмотрел на черное ноябрьское небо.

– Больше нечего.

– Погляди на меня, сынок. – Трасдейл поглядел. – Значит, больше тебе добавить нечего?

– Я же сказал, что нет, – ответил Трасдейл, не отводя взгляда.

Шериф Баркли вздохнул:

– Ладно, поехали в город.

– Зачем?

– Затем, что ты арестован.

– Совсем, мать его, тупой, – заметил один из мужчин. – Даже хуже папаши.

Они направились в город. До него было четыре мили. Трасдейл сидел сзади на погребальной повозке и дрожал от холода. Мужчина, державший вожжи, не оборачиваясь, спросил:

– Тебе было мало ее доллара? Ты еще и изнасиловал ее, ублюдок?

– Я не понимаю, о чем ты, – ответил Трасдейл.

Оставшуюся дорогу все молчали, и тишину нарушал только вой ветра. В городе люди выстроились вдоль улицы. Сначала они смотрели молча. Затем какая-то старуха в коричневом платке, прихрамывая, бросилась за повозкой и плюнула в Трасдейла. Она промахнулась, но заслужила аплодисменты.

Возле тюрьмы шериф Баркли помог Трасдейлу слезть с повозки. Резкие порывы ветра приносили запах снега. По Мэйн-стрит летели шары перекати-поля и, добравшись до водонапорной башни, с треском собирались в кучу у ограды из кольев.

– Вздернуть этого детоубийцу! – выкрикнул какой-то горожанин, и кто-то бросил камень. Он пролетел мимо головы Трасдейла и покатился по дощатому тротуару.

Шериф Баркли повернулся, поднял фонарь и посмотрел на толпу, собравшуюся возле торговых рядов.

– Не надо, – сказал он. – Проявите благоразумие. Все под контролем.

Шериф провел Трасдейла через свой кабинет, положив руку ему на плечо, и остановился перед тюремными камерами. Их было две. Баркли поместил Трасдейла в ту, что располагалась слева. Там имелись койка, стул и помойное ведро. Трасдейл хотел сесть на стул, но Баркли его остановил:

– Нет. Стой где стоишь.

Шериф обернулся и увидел, что в проходе столпились помощники.

– Выйдите все отсюда, – сказал он.

– Отис, – произнес тот, которого звали Дэйв, – а если он на тебя набросится?

– Я его успокою. Спасибо, что выполнили свой долг, а теперь расходитесь.

Когда все ушли, Баркли сказал:

– Сними куртку и дай ее мне.

Трасдейл стянул куртку и задрожал от холода. На нем остались только майка и вельветовые брюки, причем такие заношенные, что рубцы почти стерлись, а на одном колене зияла дыра. Шериф Баркли проверил карманы куртки и нашел самокрутку, свернутую из страницы каталога Р.У. Сирса, и старый лотерейный билет, обещавший выплату выигрыша в песо. Еще он нашел черный мраморный шарик.

– Это мой счастливый шарик, – пояснил Трасдейл. – Он у меня с детства.

– Выверни карманы штанов.

Трасдейл вывернул. В карманах обнаружились четыре монеты – один цент и три пятицентовика – и сложенная вырезка из газеты о серебряной лихорадке в Неваде, по виду такая же старая, как и мексиканский лотерейный билет.

– Сними ботинки.

Трасдейл снял. Баркли ощупал их изнутри. На одной подошве была дырка размером с десятицентовик.

– Теперь носки.

Баркли вывернул их наизнанку и отбросил в сторону.

– Спусти штаны.

– Не хочу.

– Я тоже не хочу смотреть на то, что под ними, но все равно спускай.

Трасдейл спустил штаны. Трусов он не носил.

– Повернись и раздвинь ягодицы.

Трасдейл повернулся, ухватился за ягодицы и раздвинул их в стороны. Шериф Баркли поморщился, вздохнул и засунул палец ему в задний проход. Трасдейл застонал. Баркли вытащил палец с влажным хлопком, снова поморщился и вытер руку о майку арестанта.

– Так где она, Джим?

– Моя шляпа?

– Ты думаешь, я залез к тебе в задницу в поисках шляпы? И в золе твоей печки тоже искал ее? Строишь из себя умника?

Трасдейл натянул брюки и застегнул их. Он стоял босиком и дрожал. Всего час назад он был дома и собирался растопить печку, но казалось, что прошла целая вечность.

– Твоя шляпа лежит у меня в офисе.

– Тогда к чему все эти вопросы про нее?

– Хочу послушать, что ты скажешь. Со шляпой все ясно. Но я хочу знать, куда ты спрятал монету, серебряный доллар девочки. Его нет ни дома, ни в карманах, ни в заднице. Может, тебя стало мучить чувство вины и ты его выбросил?

– Не знаю ни о каком серебряном долларе. Я могу забрать свою шляпу?

– Нет. Это улика. Джим Трасдейл, ты арестован за убийство Ребекки Клайн. У тебя есть что сказать на это?

– Да, сэр. Я не знаю никакой Ребекки Клайн.

Шериф вышел из камеры, закрыл дверь и, сняв ключ со стены, запер ее. Язычки замка со скрежетом повернулись. В камеру в основном помещали пьянчуг, и замком пользовались редко. Шериф посмотрел на Трасдейла и сказал:

– Мне жаль тебя, Джим. Для человека, совершившего такое, даже ад – слишком мягкое наказание.

– Совершившего что?

Шериф не ответил и, тяжело ступая, ушел.

Трасдейл сидел в камере, еду ему приносили из местной забегаловки «Лучше не бывает», спал он на койке, а нужду справлял в ведро, которое опорожняли через день. Отец не приходил его навещать, потому что на девятом десятке выжил из ума, а на десятом за ним ухаживали две индианки, одна сиу, другая – лакота. Иногда они стояли на крыльце заброшенного барака и красиво пели дуэтом церковные гимны. Брат Джима отправился в Неваду на серебряные прииски.

Время от времени на улице возле камеры собирались дети и начинали распевать: «Приходи скорей, палач». Время от времени там собирались мужчины и грозили отрезать ему причиндалы. Однажды пришла мать Ребекки Клайн и сказала, что сама его вздернет, если ей разрешат.

– Как ты мог убить мою малышку? – спросила она, глядя на забранное решеткой окно. – Ей было всего десять лет, и это был ее день рождения.

– Мэм, – ответил Трасдейл, встав на койку, чтобы видеть поднятое к окну бледное лицо женщины. – Я не убивал ни вашу дочку, ни кого-либо другого.

– Грязный лжец! – бросила она и пошла прочь.

На похороны девочки пришли почти все жители города. Индианки тоже. Явились даже две шлюхи, подбиравшие клиентов в «Игральных костях». Трасдейл слышал пение, когда справлял над ведром в углу большую нужду.

Шериф Баркли телеграфировал в Форт-Пьер, и спустя какое-то время в город приехал выездной судья. Им оказался щеголеватый молодой человек с длинными светлыми волосами, как у Дикого Билла Хикока[11], которого назначили на должность совсем недавно. Его звали Роджер Майзелл. Он носил маленькие круглые очки и проявил себя настоящим ценителем женского пола и в «Игральных костях», и в «Лучше не бывает», хотя и носил обручальное кольцо.