– Задуй свечу! – зашипела Дуня Настасье. – И ступай в дом.

А сама, будто играла с Николенькой в салки, тенью метнулась за густой, окаймлявший двор кустарник. И вовремя: парадная дверь распахнулась и на высокое крыльцо вышел… де Бриак.

– Не думал, что вы столь скоро по мне соскучитесь, мон шер, – услышала Авдотья голос барона. Небрежно опершись на руку лакея, Габих сошел с коляски, с усмешкой оглядел темную усадьбу. – Но ежели вы решили отдать мне долг гостеприимства, то отмечу взятый странный тон и не слишком подходящий для визитов час…

– Боюсь, что мои солдаты неправильно объяснили вам ваше положение. – Де Бриак спустился с лестницы, и Дуня с удивлением отметила его наряд: золотые эполеты, бикорн, сабля… Не на военный ли парад он собрался? – Вы арестованы, барон. Именем императора.

Габих поморщился:

– Хотите сломать у меня над головой шпагу? Хотя нет, я ведь человек штатский. А то отправьте меня в Бастилию или что там сейчас на ее месте?

– Судя по тому, что вы не задаете главного вопроса, вы знаете, почему арестованы?

– О да, – лениво процедил барон. – Вы нашли моих людей, донесли мне другие мои люди. И даже не поленились их выкопать. Однако не совсем понимаю, какую цель этим преследовали.

– Аутопсия, барон. Мой полковой врач сделал аутопсию всем двенадцати телам. Тем, кто якобы умер от оспы.

– М-м-м… Двенадцать. Значит, их было двенадцать. Хорошее число, правда, чуть недотягивает до чертовой дюжины.

Они стояли напротив друг друга: узкое лицо де Бриака в лунном свете казалось серым. Барон продолжал растягивать рот в улыбке, глаза его были почти блаженно прикрыты. Повернувшись к экипажу, он что-то сказал по-польски своему лакею, полезшему внутрь кареты. Солдат рядом мгновенно вскинул ружье.

– Матка боска, отзовите своих псов, майор, он просто раскурит мне трубку. Так что же показала ваша… аутопсия? Не то чтобы я точно знал значение этого слова.

– Все несчастные умерли за последний год, возможно, два. Все они погибли от раны в голову. – Де Бриак снял двууголку и показал на свой лоб. – Мы нашли раны тут. А иногда и тут. – Палец скользнул к глазу. И добавил нечто и вовсе Дуне не понятное: – Вы солгали мне, Габих. Вам далеко до Вильгельма Телля.

Габих затянулся и, выдохнув кольца дыма в ночное небо, вновь улыбнулся:

– Откуда ж вы знаете, майор, куда я целился?

Дуне почудилось, что серое лицо де Бриака стало еще бледнее:

– Хотите сказать, что не по преступной случайности, а абсолютно сознательно умертвили ваших людей?

– Смердов, майор. Моих смердов. Что рождаются и умирают, чтобы служить нам. Как вам служит ваш конь. Или свора гончих. Возможно, вы покамест недостаточно продвинулись в глубь сей империи и еще не поняли ее сути? Эта страна стоит на рабстве. Мы – наследники великих родов и в своей вотчине делаем с нашими холопами что хотим. Кто сечет батогами, кто бьет туфлей, кто, – развел руками Габих, – играет в Телля. Все зависит от глубины провинциальной скуки, в которую мы погружены, как летние мухи в мед. И еще – от наличия фантазии.

Де Бриак молчал, опустив голову, и Дуне было не разглядеть его лица, а Габих расслабленно продолжал:

– Бросьте, милый мой. Здесь такие правила; думаете, князь Липецкий иного мнения о своих крепостных и более видит в них людей? Нет. Мы тут все одинаковы. Так будьте римлянином – завоевывайте земли, но не ломайте сложившийся веками ход вещей. А мы в ответ на вашу снисходительность станем продолжать снабжать Великую Армию лошадьми и фуражом. Князь Юзеф[45] – наш кузен. Так что оставьте себе воинские подвиги, а нам – наши… шалости.

– Ваши шалости противоречат французскому праву, барон, – поднял голову де Бриак. Темные глаза его, казалось, лишились своего живого блеска. – А эта земля находится под юрисдикцией Франции. Я мог бы расстрелять вас по законам военного времени, бросив труп с прочими, найденными в ваших же оврагах. Но сделаю иначе: отправлю вас под конвоем в Вильну – и пусть новый губернатор решает, что с вами делать.

– Премного благодарен. – Ноздри барона колыхнулись, выпуская дым. – Значит, вы почитаете со своей стороны любезностью отправить меня на виду у всей губернии под стражей, как каторжника?

Но де Бриак будто не слышал: сделав знак солдатам, окружившим Габиха плотным кольцом, он уже отвернулся, давая какие-то указания младшему офицеру: последний, по-видимому, должен был сопровождать коляску в Вильну.

– Майор, – донесся из круга ледяной голос барона. – Мы не обсудили с вами третий вариант.

Уже светало, когда Авдотья перешла через ротонду на гостевую сторону и со всею решительностью постучала в дверь к Пустилье.

– Княжна? – Доктор открыл ей в турецком халате и бумажном колпаке. – На вас лица нет. Что-нибудь случилось?

– Вы прекрасно знаете, доктор, что случилось…

Дуня и сама понимала, что бледна как смерть, – всю ночь она не сомкнула глаз, дожидаясь, когда можно будет кликнуть Настасью. Стараясь не смотреть на разобранную постель, она прошла в глубину комнаты и села у окна, сложив подрагивающие пальцы на коленях.

– Скажите, он ведь вас назначил секундантом?

На секунду замешкавшись, Пустилье виновато улыбнулся и развел руками:

– Врач в качестве секунданта – двойная работа.

– Вы должны отговорить его! – развернулась к нему Авдотья. – Это ваша обязанность!

Пустилье тяжело опустился на стул рядом.

– Поверьте, мадемуазель, я знаю дуэльный кодекс. Но знаю также и Бриака. Его честь гипертрофирована, как печень у пьяницы. Здесь же, того более, случай особый. Он хочет дать свершиться правосудию, но боится, что всесильный Понятовский заступится за своего родственника, стоит тому оказаться в виленской тюрьме.

– Он не знает барона, – покачала головой Дуня. – У Габиха очень меткая рука…

– В холодном оружии – возможно. Но он выбрал пистолеты, княжна.

Дуня посмотрела на него с жалостью:

– Нет, доктор. Он известен своей меткостью именно как стрелок. Вы заметили его трость?

– С нефритовой мертвой головой? – подмигнул доктор. – Не поверите, княжна, знавал я одного коллегу, так сей последний использовал трость как медицинский саквояж: туда входили пара скальпелей, несколько склянок с лекарствами и…