«Скромная обитель» барона если и могла быть сочтена таковой, то лишь в сравнении с Версалем. Фонтаны, благодарение Богу, не били, но по обе стороны подъездной аллеи торжественно, как на параде, стояли выстриженные в форме высоких конусов кусты самшита. Вела же аллея к увенчанному аттиком барочному особняку. Сквозные полуколонны задавали вертикаль, в просторных, в два этажа, окнах вдоволь отражалось летнее небо.

Подъехав к крыльцу, где их уже встречала пара дворецких в напудренных париках, де Бриак усмехнулся – отсюда величественные арки окон позволяли увидеть на другой стороне дворца зеленый лабиринт со статуей Дианы по центру. Богиня охоты склонялась-таки над фонтаном: Версаль не Версаль, но амбиции нового знакомца проходили где-то неподалеку. С огорчением отметив, что его пыльный сапог рискует оставить следы на наборном палисандровом паркете, майор прошел вместе с бароном через анфиладу залов с мраморными каминами и внушительными гроздьями хрустальных люстр. Все здесь было сделано по последней моде: шелковые ткани драпировали стены и колонны. Тут и там стояли алебастровые вазы с иссеченными на них мифологическими сюжетами, курительницы и столики в виде треножников. Куда ни повернись, отовсюду торчали лиры и глядели разнообразные физии: медузины, львиные и даже бараньи. Де Бриак привык уже к ним в парижских гостиных. В Сен-Жерменском предместье майору казалось занятным, что его современники с такой легкостью перенимали житейский быт погибшей полторы тысячи лет назад Помпеи – самой модной археологической раскопки той эпохи. Одно было несколько смешно: вазы эти не сохраняли никаких жидкостей, треножники никогда не курились, а лампы в древнем вкусе никогда не зажигались.

Впрочем, эффект, на который рассчитывал хозяин дома, был достигнут: де Бриак вполне мог оценить размер состояния барона (спустя почти двести лет российские олигархи любовно восстановят имперский «ампирный» стиль – с той же целью). Проводив гостя в «небесную», с задрапированными голубым шелком стенами столовую, Габих тихим голосом приказал дворецкому поторопиться с обедом и с музыкой. И действительно, через пять минут, невидимые среди дернового лабиринта, заиграли скрипки и трубы крепостного оркестра, а в столовую один за другим торжественно вплывали лакеи в вышитых серебром ливреях, неся на вытянутых руках овальные блюда. По французской моде закуски, первые и вторые блюда подавали почти одновременно, и потому не избалованному в походах де Бриаку содержание тарелки скоро показалось волшебным сном. Голуби, нашпигованные раками, телятина со щавелем, рулет из индейки с огурцами, баранья нога в травах… Все это запивалось бессчетным количеством шампанского – вина кометы, как его еще называли, имея в виду не 12-й, а 11-й год, когда последняя только появилась на небосклоне, и отмеченный небывалым урожаем винограда.

Гостеприимный хозяин то и дело поднимал пенящийся бокал: то за Буонапарте, то за верного его соратника Понятовского, то за доблестную конную артиллерию. А сразу после – за милую Францию, в которой барон видел прекраснейшую из земель, вечно озаренную блеском солнца и ума. И наконец, за жителей сей страны – избранный народ, над всеми другими поставленный. Закончились сии возлияния традиционным в польских землях «Kochaymy sie»[41]. Тут уж сам Габих, следуя старинному обычаю, встал и расцеловал своего гостя. Свежеиспеченные приятели, избегая говорить о политике (а особливо о революции) и не будучи еще достаточно близки (или пьяны), чтобы беседовать о женщинах, сошлись на теме мод: Габих раздражен был перенесенными из Англии (что вообще понимают островитяне в прекрасном?) фраками.

– И ведь уж сколько лет, – чуть не плакал барон, – а скудные умы портных вертятся вокруг сих кургузых и непристойных одеяний! Неужто, – восклицал он, – за без малого двадцать лет нельзя заменить сие неблагообразное платье чем-нибудь более живописным?!

В ответ майор утешал барона прелестью женских мод. И верно: порхающие по паркету во дворцах близ Невы и Сены барышни в античных полупрозрачных туниках были очень милы. Де Бриаку, признавался он в том барону, бесконечно нравились короткие стрижки на девичьих головках, завитые а-ля Титус и освобождавшие беззащитную тонкую шею, и еще более – отсутствие корсета (заметим, что следующим любителям несдавленных форм и коротко стриженных кудрей пришлось ждать более века – до двадцатых годов двадцатого столетия). Габих соглашался, что обрисовывающие прелестные формы платья недурны и радуют мужской глаз: и верно, платья эпохи ампир были столь откровенны, что почитались непристойными как в момент своего зарождения, так и двадцать, тридцать и даже сто лет спустя. Тут наши герои выпили еще один бокал за погибшую жертвою собственного кокетства и простуды княгиню Тюфякину: бедняжка поплатилась жизнью из-за несогласия сурового климата и легкомысленной моды. Намочивши водою полупрозрачный шемиз, чтобы он еще подробнее облегал тонкий стан, вылетела, разгоряченная мазуркою, на заснеженное крыльцо дома генерала Салтыкова суровой московской зимой 1802 года и, простудившись, скончалась во цвете лет.

Так, в продолжение обеда Габих все менее казался де Бриаку похожим на ящера – нет, он явственно видел, какой это достойный и добрый малый, пусть и несколько тщеславный, – но кто, в конце концов, без греха?

После обильного обеда и кофия, поданного уже в гостиной, мужчины перешли в курительную – там барону пришла охота похвастать своим холодным оружием, в изобилии развешанном по стенам и заключенном в стеклянные витрины.

– Только взгляните, майор! – благоговейно брал Габих в руки изогнутую саблю с шарообразным навершием. – Бутуровка. Мои предки бились такими с двенадцатого века.

И барон сделал пару раз выпад, будто нападал на мраморную Психею в углу курительной. А майор восторженно выдохнул на витрину парами «Моэта».

Да, тут было чем полюбоваться: венецианские палаши пятнадцатого века, массивный меч немецких ландскнехтов, испанская шпага бретта с кружевным эфесом, швейцарские кинжалы базелярды… Стоп. Де Бриак перевел блестящие глаза на хозяина дома.

– Барон, а есть ли в вашей коллекции складные бритвы или кинжалы?

– Конечно! – обрадовался искреннему интересу гостя Габих. – Очень интересная концепция убийства, ежели задуматься… Есть оружие, которое мы носим на спине, – как тот же огромный двуручный меч. Есть то, что закрепляем в ножнах на поясе… Но есть и такое, что можно носить в кармане сюртука или даже панталон. Как шеффилдскую бритву, например, или вот это. – Габих с улыбкой достал из фрака и раскрыл перед де Бриаком стальной полумесяц с костяной рукояткой. Сверкнули рубиновые и аметистовые кабошоны.

– Это наваха, – не спросил, а подтвердил де Бриак.

– Оружие простолюдинов, которым запретили носить мечи и шпаги: испанский король также опасался революций. Плащ, намотанный на вторую руку, выполняет роль щита и отвлекает внимание противника, как на корриде. Вы, наверное, в курсе, что у ставших частью вашей Великой Армии испанских солдат высшей доблестью считается не зарезать противника, а нарисовать навахой у него на лице кровавый крест?