— На, смотри! — Люсьен протянул ей лист, а сам отошёл в сторону. Пнул пару раз столбик скамейки, отчего поверхность стала крошиться прогнившей трухой.

Маша смотрела на свой портрет и молчала.

— Что, плохо? — Люська сунул руки в карманы.

Заблеяла коза, и от неожиданности Маша чуть скомкала уголок листа. Она нервно посмотрела в сторону соседского дома. Люська дотронулся до её локтя:

— Пойдём внутрь, если хочешь.

Ей совсем не хотелось делать этого, но Маша всё же юркнула за дверь, чтобы не разговаривать с Розой. Глупо и по-детски, словно вывешенное бельё не кричало о том, что она находится здесь. В коридоре Маша остановилась, и Люська наткнулся на неё сзади. Она сжалась, опустив рисунок, но Люська обошёл её, нарочито громко топая ногами:

— Сказал ведь — не трону. Что ты, ей-богу… — произнёс сердито. — Так что?

— Это очень хорошо, — робко начала Маша и расправила листок. — Правда. У тебя твёрдая рука…

Люсьен усмехнулся.

— Утешать не надо, обойдусь.

— Я правду тебе говорю! Вот только здесь и… здесь, — она указала пальцем, обводя абрис собственного лица, — видишь, полнота немного теряется и уходит в плоскость…

Люська заинтересованно вытянул шею.

— Я сейчас объясню. Пойдём на кухню, — Маша с облегчением выдохнула и разложила рисунок на столе. Заняв место у стены, под глухой шум работающего холодильника, она почувствовала себя гораздо спокойнее.

Люська взял свой телефон со стола и сунул его в карман. Маша склонилась над портретом.

— Здесь надо чуть заштриховать… А тут — выделить сильнее…

Они склонились над столом, и Люська стал внимательно слушать, следя за движениями Маши. Она быстро избавилась от неловкости, и её уже почти перестала смущать его близость. А уже через пять минут так увлеклась процессом, что забыла о случившемся и о недавнем разговоре. Люська понимающе кивал, а Маше нравилось представлять себя учителем. Она плавно переходила от одного момента к другому, пока не услышала звук сирены.

— Что это?

Звук был короткий, будто кто-то проверял и выстраивал громкость, но Маша подскочила на месте и уставилась на Люську.

— Не обращай внимания, — быстро проговорил он, но его глаза вдруг стали такими, что Маша вспыхнула и уже через минуту рванула на выход.

— Опять полиция приехала, — Роза стояла посреди улицы и, приложив ладонь ко лбу, вглядывалась вдаль.

— Что случилось? Куда они направились? — спросила Маша, подбегая к калитке.

— А шут их знает. Кто в той стороне? Как пить дать, к Цапельским.

Маша охнула. Люська выскочил чуть позже, но быстро догнал её. Схватил за руку и заставил остановиться.

— Мне надо… — начала Маша, вырываясь.

— Не надо тебе туда, — Люська смотрел прямо ей в глаза. — Ты ведь не трогала ту бутылку?

— К-какую бутылку? — побледнела Маша.

— С орехом твоим?

— Нет, она же из мусорки… А почему ты спрашиваешь? Ты же не… — она вдруг всё поняла. — Ты позвонил?! Ты… зачем?!

— Так будет правильно, Маш.

Возразить было нечего. Всё, что она считала правильным и справедливым, случилось именно сейчас. И если бы Маша стала осуждать Люську или препятствовать ему, то оказалась бы ничем не лучше следователя Хвошни, подтасовавшего факты за деньги. Вся разница лишь в том, что Маша Рощина сделала бы это из-за любви. Но кого она обманывает?

Люська не сводил с неё глаз, продолжая держать за руку.

— А если я не права? Если я ошибаюсь?

— Значит сам отвечу, — пожал он плечами.

— И ты не боишься?

— Пусть они боятся!

— Как же ты их не любишь!

— Да за каким лешим мне их любить прикажешь? Ещё скажи, я их защищать должен… — Люська злился.

— Так, всё. Хватит… — она остановила его, сложив руки на груди. — Я уверена, что всё образуется. И что я ошиблась… — Маша знала, что, говоря эти слова, кривит душой, но ничего поделать с собой не могла. Ей было страшно. Страшно, потому что Костя может узнать о том, что она сделала. — Мне нужно увидеть всё самой. Давай подойдём поближе?

— Зачем тебе? Пусть само… разрулится. Займись чем-нибудь другим. Что бы ты хотела?

Маша задумалась.

Давно следовало бы выполнить просьбу Фёдора Кузьмича Балясина. Собственно, разве просьбу? Это реверанс в её сторону, а не простое предложение. Балясин знал, как Маше нужны были деньги, поэтому и выбрал её среди остальных учеников. Ну может быть ещё за её старания и способности — хотелось в это верить. И чтобы не подводить ни его, ни себя, ни заказчика нужно было засунуть свои переживания куда подальше и браться за дело. Она уже видела те места, которые хотела изобразить — реку, лес, живописный склон, утопающий в зелени.

— Слушай, — Маша повернулась к Люсьену, — у меня к тебе просьба, не откажешь?

По лицу парня было видно, что отказывать ей он ни в чём не собирался. И хоть взгляд его уже не был таким пронизывающим, Маше всё равно стало не по себе, словно зыбучий песок, куда она вступила обеими ногами, потихоньку засасывает её всё глубже и глубже.

— Мне нужны этюдник и подставка, — заметив, как сдвинулись брови Люсьена, она поправилась, — бумага любая. Альбом может, или даже обои… — она подумала, как кстати сейчас были бы мольберт и чистые холсты старшего Цапельского, но… — Маша вздохнула — сама же всё испортила…

— Конечно! Что-то ещё? — с готовностью спросил Люсьен.

— Я посмотрю в чемодане, возьму то, что осталось в приличном виде…

— Как же тебя угораздило оказаться рядом с пожаром? — не отставал Люська.

Маша подумала о Борисе Егоровиче и ограничилась коротким:

— Случайно…

— Ты когда сказала, что от тебя гарью воняет, я прям опешил! Не почувствовал ничего… То есть, — Люська еле заметно покраснел, — цветами пахло.

— Это шампунь…

— Понятно. А я теперь без работы пока. На несколько дней. Разгребать буду то, что недавно делал… Ну, и дни мне выходные положены так-то… — невесело добавил он.

Маша промолчала, понимая, что больше всего Люську сейчас гнетёт не работа, а похороны отца. Дату он ещё не знал, как не знал и того, как продвигается следствие. И спрашивать его об этом было бы глупо.

— Всё что найдёшь у меня, бери, — великодушно предложил он, когда они шли к дому.

Роза копалась в палисаднике. Маша чувствовала затылком любопытный взгляд, но старалась не реагировать.

— Ты хочешь прямо сейчас начать? — Люська был полон энтузиазма. — Можно я хоть одним глазком гляну?