Священник не успел даже рта раскрыть. Казалось, что господь не замедлил отреагировать на грешные слова. Выше нас, где-то на уровне второго этажа, с резким звоном разбилось стекло, а затем осколки волной шарахнули об асфальт. Я кинулся ближе к стене, сминая белые розы, растущие под окнами, и посмотрел вверх. Окна в комнате, где когда-то жили молодожены, и в соседствующим с ней номере Марины были выбиты и теперь зияли черными рваными отверстиями.

– Красиво!! – чему-то радовался Валерий Петрович. – Точное попадание в цель! Это как объяснить, уважаемый господин директор? А если бы в это время кто-то находился в комнате?

Я открыл калитку и вышел на улицу. Марина, выставив свой «беременный» животик, стояла на обочине и смотрела на выбитые окна.

– Разбили, – растерянно произнесла она.

Я посмотрел по сторонам. Улица была пуста.

– Кто? – спросил я. – Не видела, кто это сделал?

Марина отрицательно покачала головой.

– Не видела. Видела только, как машина отсюда отъезжала.

– Какая машина?

– Милицейская, с синей полосой.

Если бы окна выбила Марина, было бы намного лучше. Мне так хотелось, чтобы это сделала она, что я схватил ее за руки и развернул ладони кверху. Чистые, розовые, немного влажные. Во всяком случае, камни с пыльной обочины она не поднимала.

– Что это вы так смотрите? – удивилась она, и ее щеки вмиг покрылись румянцем.

Я все еще не отпускал ее отвратительные слабые руки с тонкими пальцами и короткими ногтями, за которые я пытался ухватиться, как за спасательный круг, но они еще сильнее топили меня. Медленно-медленно лицо девушки менялось. Марина не пыталась управлять им, и я отчетливо видел, как на нем проступает издевательская улыбка.

– Вот что, – произнес я, задыхаясь, словно только что прибежал с набережной. – Вот что я хочу тебе сказать…

– Что? – спросила Марина.

– Ты прости меня, вот что. Я был не прав тогда. Я был слишком груб.

– Когда – тогда?

– Когда погибли молодожены… Я ведь не знал, что ты любила Олега.

Марина опустила глаза, высвободила руки и поправила волосы.

– Любила – не то слово, – тихо сказала она. – Я его… я его просто… в гробу хотела видеть! Меня тошнит, когда я вспоминаю его липкие руки и мокрый язык. Он облизывал меня, как тарелку из-под варенья, есть такой способ…

Она внимательно посмотрела на меня, как визажист на своего клиента.

– Один раз встретишь ублюдка, так потом начнешь ненавидеть всех мужчин… Это ничего, что я так вам говорю?

Я молчал. Это было самое умное из того, как можно было бы отреагировать на слова Марины.

– Перепихнулся со мной один раз, а потом стал смотреть на меня, как на унитаз, и трястись от страха, что его курица обо всем догадается. Знаете, это так мерзко – узнать, что отдала себя трусу.

Она повернулась, сделала несколько шагов, остановилась.

– А вы, наверное, очень огорчились, когда посмотрели на мои руки, да? Представляю, как бы вы размазали меня по стене, если бы это я кинула камни. Примите соболезнования! Милицию не обидишь, перед ней пресмыкаться надо! Очень, очень вам сочувствую!

И побежала по лестнице на набережную.

– Ну, что там? – спросил профессор, когда я вернулся во двор.

– Ничего, – ответил я безразличным голосом, поднялся на второй этаж, взял ключи от номера молодоженов и открыл дверь.

Стеклянные крошки блестками осыпали обе кровати и пол. Сила удара была настолько велика, что несколько осколков размером с мелкую монету вонзились в противоположную от окна стену. У двери в душевую валялась бутылка из-под шампанского. Я поднял ее, держа двумя пальцами за пробку, сунул под кран, смывая стеклянную пыль, потом вытащил пробку и вытряхнул клочок газетной бумаги, скрученный трубочкой.

Заголовок статьи был вырезан таким образом, что от него осталось всего два слова: «УХОДИТ ВРЕМЯ».

Никогда бы не подумал, что Марина так сильно привязана к Курахову. Если бы я не узнал причину ее слез, то подумал бы, что с ней случилась большая беда. Она сидела за круглым столиком открытого кафе, освещенная гирляндой разноцветных ламп, и ее заплаканное лицо в ритм тяжелого рока меняло цвета с красного на синий, словно девушка примеряла маски. Профессор с безучастным видом рассматривал маслянистый коньяк на дне стакана и что-то говорил Марине. Когда я понял, что в эти минуты они вряд ли нуждаются в моем обществе, уйти незамеченным было уже невозможно.

– Добрый вечер, господин директор! – первым приветствовал меня Курахов, но сесть рядом не предложил.

Марина не пыталась скрыть слезы. Всхлипывая, она чуть-чуть отпила темного вина, затем еще и еще раз, словно в стакане был горячий чай. Губы девушки не оставляли на стекле следов помады, что выглядело непривычно и даже странно, как если бы не было следов за человеком, идущим по глубокому снегу.

– Может быть, вы сумеете уговорить Валерия Петровича, – слезным голосом произнесла Марина и придвинула мне стул.

– Нет, – сдержанно сказал профессор, продолжая гонять коньяк по дну стакана. – Господин директор не сумеет меня уговорить. И вообще хорошо было бы обойтись без советчиков.

Но было уже поздно. Я воспользовался приглашением Марины, сел за стол и с напускной заботливостью спросил у девушки:

– Что случилось?

– Ничего особенного, – ответил за Марину профессор. – Так сказать, пустяковая семейная проблема. Поверьте, мы сумеем ее решить без вашей помощи.

– Нет-нет! – взяла меня за руку Марина. – Не уходите! Я прошу вас, не уходите, не оставляйте меня…

– Дело в том, – поспешил по-своему изложить суть проблемы Курахов, – что, на мой взгляд, Марише небезопасно оставаться рядом со мной. Я купил ей билет в Москву. Но, как видите, начались капризы.

– Я вам не чужая, – с трудом произнесла Марина. Слезы стремительно накатывали и начинали душить ее. – Я вам не чужая!! – дрожащим голосом повторила она. – У меня больше никого нет… Зачем вы так со мной…

– Ну-ну, хватит! – профессор испугался ее слез и накрыл ладонь Марины своей. – Не надо расстраиваться. Я все знаю, Мариша, слова здесь лишние. Я беспокоюсь о твоем благополучии, только и всего.

– А что вы имели в виду, Валерий Петрович, когда говорили о небезопасности? – спросил я.

Вопрос был лишним и ненужным. С моей стороны это была бесполезная попытка защитить честь своего «пятизвездочного бомжатника», профессор же воспринял этот вопрос как вызов.

– Я имел в виду то, что имел в виду, – сухо уточнил он. – И не пытайтесь убедить меня в том, что проживание у вас ничем не грозит ни мне, ни Марише.

– Вы не правы, – слабым и гнусавым голосом, словно у нее был сильный насморк, произнесла Марина. – Мне никто не угрожает. Я никому не нужна, чтобы мне угрожать. Но оставить вас в такой обстановке – это все равно что предать… Это не по-христиански.