Вечером того же дня планшет вновь появился на моей кровати, Алек наблюдался рядом злой и обиженный. Надо же у ребенка отобрали конфету!

Я сбегала до будочки уединения позади гостиницы, похохотала как следует, вернулась и невозмутимо снова взяла в руки планшет. Алек раз прошел мимо, два прошел мимо, на третий — сел рядом со мной, взглянул на свое лицо на экране, фыркнул и ушел. Вернулся через пару минут с возмущенным вопросом:

— Что ты делаешь?

— Рисую, — ответила я, не удержалась и все-таки хихикнула, претворившись затем, что закашлялась.

— Почему не на бумаге?

— Альбом закончился, — ответила я, не уточняя куда делись все листы.

— У меня есть тетрради. Дать? — предложил парень, заискивающе смотря на меня.

— Нет, не надо. Не люблю линованные листы, я лучше на планшете порисую.

Алек захлопнул раздраженно дверь и где-то пропадал часа два. Вернулся он радостный с толстой тетрадью из местной бумаги в золотом переплете. Я, увидев чудо местного типографического искусства, подпрыгнула на кровати и вырвала его из рук Алека, чтобы рассмотреть поближе.

Мало того, что местный папирус отличался от нашей современной бумаги внешним видом, запахом и плотностью, так еще и переплет был из камней и золота. Да, эта тетрадь сама по себе была произведением искусства! А если ее еще и расписать… Да она станет лучшем экспонатом моей выставки!

— Где украл? — восхищенно листая страницы, поинтересовалась я.

— У купца прриезжего, которрый… Ничего я не кррал! — возмутился парень запоздало. — Я ее купил, — приосанился он.

Ну да, конечно. Догнал того купца и снова купил.

Но я была так восхищена этой тетрадью, что пропустила уже привычное заявление Алека о воровстве.

— Спасибо! Она невероятная! — сказала я, чуть не заплакав от умиления, и поцеловала парня в щеку. От этого он пришел практически в такой же, как и я, восторг.

— Я у него еще что-нибудь укрра… куплю! — Алек развернулся, и я в последний момент поймала его за шиворот, втаскивая обратно в комнату и запирая дверь.

— Не надо больше ничего. Лучше попозируй мне.

— Чего? — растерялся парень.

— Сядь и сиди спокойно, я тебя нарисую, — пояснила я, усаживая упирающегося парня на стул перед кроватью.

— Я не хочу! — испугался он, будто я ему уколы ставить собиралась. — Не надо!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не бойся. Это не больно.

— Я не боюсь, — возмутился он с паникой во взгляде. — Я прросто не усижу на одном месте.

— Будь героем, усиди, а я… я тебя поцелую, — заявила я. Алек на меня посмотрел, как на душевнобольную. Мне от его взгляда стало неуютно, и я уже решила, что он сейчас меня обсмеет, но вместо возмущения услышала:

— Плата вперред, — заявил он, закрыл глаза и подставил мне, стоящей над ним, губы трубочкой.

Посмотрела я на эту полу-побитую мордаху, печально вздохнула, наклонила его голову и поцеловала в лоб. Парень тут же распахнул глаза и печально вздохнул мол «а чего я ожидал?».

— Везде обман, — заявил этот всеми обманутый герой.

Я же загорелась идеей начать свой альбом приключений в тридевятом царстве, в тридесятом государстве и повернула Алека к свету так, чтобы была видна та часть его лица, которая практически уже зажила после его игр с осами, да драками с мужиками.

Портрет получился загляденье, и засыпала я полностью удовлетворенная тремя часами в ночи над тетрадью под заунывные вздохи Алека. Утром проснулась я счастливая и, раздумывая над тем, что бы еще зарисовать пока я в сказке, подбежала к тетради, распахнула ее и не сдержала крика ужаса.

Страница была варварски выдрана, рисунок пропал, а Алек спокойно посапывал под моей кроватью, обнимаясь с сумкой и счастливо улыбаясь прямо как я пару мгновений назад.

— Ах ты ворье! — накинулась я на него, схватив за рубаху, приподняла над полом и затрясла. Алек испуганно проснулся, и безмятежная улыбка пропала с его лица. — Как ты посмел меня грабить! Убью, жулик!

— Я не ворр! — заорал он в ответ.

— А кто стащил мой рисунок?!

— Это был не я!

— А кто?

— Не знаю!

— Я тебя порешу, ворюга! — я схватила его за шею и начала душить. Алек отмахивался как мог, но во мне говорил гнев за потраченные напрасно часы трудоемкой работы и изувеченное произведение искусства в виде тетради, поэтому я была сильнее.

— Не надо! Я больше так не буду! — прохрипел парень, закатывая глаза.

Я откинула его от себя и вскочила на ноги.

— Только попробуй меня еще раз обокрасть, я… я… — я не знала, чем ему пригрозить, поэтому выдала очередную нелепицу, на которых почему-то уже традиционно держались наши странные отношения, — я Богдана нарисую! Понял?!

Алек поспешно закивал, а потом замотал головой.

— Я больше так не буду. Только не делай этого! — горячо попросил он меня. Я двумя пальцами указала сначала на свои глаза, потом на его, как бы говоря «я слежу за тобой».

Весь следующий день Алек старался меня избегать. Я не выпускала свою драгоценную тетрадь из рук, а вечером усадила парня опять на то же самое место и снова начала рисовать его портрет. На этот раз я просидела не три, а пять часов над работой. Алек чуть не рыдал, я же осталась довольна результатом даже больше, чем в первый раз. Вот только теперь я не допустила своей ошибки, и спрятала тетрадь под подушку прежде, чем ложиться спать, снова указала пальцами на свои глаза, потом на Алека. Тот несчастно, но понятливо, кивнул.

С того дня, пока я что-то рисовала, Алек садился рядом и словно мои первоклашки замирал, следя за моим карандашом, а потом мученически вздыхал, когда я прятала от него тетрадь. Я, конечно, не упустила возможности его подколоть и поинтересовалась зачем он, ничего не делая, следит за тем, как я ничего не делаю. Парень хмуро на меня взглянул и скомандовал не отвлекаться.

Оказалась, что непереносимость Алека к рисункам и художникам не такая уж и ярая. Так со мной он с легкостью сжился, с моими рисунками — тоже. Но вот когда я ему притащила картину местного производства, он отчитал меня за напрасно потраченные деньги. Красть ее он тоже не стал, что странно.