«Он тебя не узнал», — сказал я. Мы спускались по крутой освещенной аллее к нашей Мемориальной купальне. «Криминале вечно витает в облаках. Он никогда никого не узнает. Вот увидишь, он и тебя завтра не узнает». Гнев Илдико явно пошел на убыль, и держалась она уже совсем иначе. «Мне показалось, он чем-то удручен», — заметил я. «Великий психолог, — фыркнула Илдико. — Кинул один взгляд на Криминале и сразу проник в самые глубины его души, да?» «Значит, тебе так не показалось?» «Я тебе скажу, что мне показалось. Мне показалось, что Басло Криминале влюблен. Мне уже доводилось видеть его таким. Не забывай, что он венгр, а мы — нация очень романтическая. Кто-то очаровал нашего философа, вот он и принялся рассуждать о власти да о женщинах. Ну, теперь ты доволен? Я познакомила тебя с Криминале». «Да, я очень доволен». «И еще я привезла тебя в очень приятное место, нет? Здесь настоящий рай. И комната у нас просто шик. Главное — не забывать, что в раю все вместе и все совершенно голые».

Прошло совсем немного времени, и мы, вместе и совершенно голые, уже лежали в бескрайней европостели нашего номера, с настенного гобелена на нас пялились беспутные вакханки, а тела наши были располосованы проникавшим сквозь шторы лунным сиянием. Илдико взмахом головы рассыпала по плечам свои светлые волосы и, блеснув глазами, спросила: «А что бы выбрал ты?» «В каком смысле?» «Ну, если бы тебе пришлось выбирать между Нобелевской премией и женщиной?» «Ты опять про Криминале. Ну его к черту. И вообще, это зависело бы от того, что за женщина», «О'кей, упрощаю вопрос Нобелевская премия или я?» «Тоже мне проблема, — сказал я. — Конечно ты». «Нет, правда? — вскричала Илдико. — Ты отказался бы от Нобелевской премии ради меня? По-моему, ты очень чудесный. И совсем никакая не свинья. И шоппинг любишь, пускай совсем немножко, да?» «Немножко — да». «И ты сводишь меня в «Бенеттон», «Некст», «Нью мэн», «Ривер-айленд» и прочие чудесные места?» «Когда-нибудь — непременно». «Вот это настоящий рай, просто шик, — взвизгнула Илдико. — До свиданья, Нобелевская премия, да?»

Наши сплетенные тела уже почти соединились, кожа воспламенилась, Нобелевская премия была забыта, но тут вдруг ночь взорвалась ужасающим ревом, по стенам нашей тихой обители свирепо промчались пятна яркого света, и висевший над постелью гобелен ожил — сначала один его край, потом другой. «Господи, что это?!» — вскрикнула Илдико, шарахаясь от меня в сторону. «Оставайся тут, — сказал я. — Пойду выясню». Я голышом подбежал к окну. «Нет, Фрэнсис, я боюсь!» — пискнула Илдико, тоже вскочила с постели и прижалась ко мне. Над неспокойными водами черного озера, совсем недалеко от берега и от нас, скользила гигантская черная птица. На ее металлическом брюхе крутились прожекторы, посылая во все стороны острые лучи. На лужайке перед Мемориальной купальней выстроился целый кортеж грузовых и легковых автомобилей. Их зажженные фары дополняли иллюминацию, и было видно, как по гравию взад-вперед снуют какие-то люди в темных одеждах.

«Это полиция! — ахнула Илдико. — За нами!» И прижалась ко мне еще крепче. Из-под бешено вращающегося винта вертолета выбежали еще две фигурки — на сей раз в чем-то белом — и уселись в последний из автомобилей. Я разглядел на фюзеляже вертолета огромную эмблему фонда Маньо. «Да это, похоже, наша падрона миссис Валерия Маньо, — сообразил я. — С некоторым опозданием прибыла посмотреть, как обстоят дела в принадлежащем ей раю». Машины умчались по аллее, плавные изгибы которой вели наверх, к вилле. «Я так рада, что я с тобой», — прошептала Илдико. «Все в порядке. Приехала хозяйка, только и делов. Забудем про нее и вернемся в постель». И тогда наконец мы упали друг другу в объятья — на царственное ложе, под гостеприимным кровом райского Бароло, под шелест волн счастливого озера, воспетого Плинием и Вергилием, в антураже одновременно классическом и романтическом. Илдико вся задрожала, и мы не спеша слились в одно целое — тело с телом, мысль с мыслью, и, как положено в подобных случаях, мы на краткую вечность забыли о власти, литературе, идеологии, о профессоре Монце, Нобелевской премии, госпоже Маньо и даже о коренастом одиноком человеке по имени Басло Криминале.

Как выяснилось в последующие многотрудные, но счастливые дни, наш конгресс «Литература и власть» был далеко не первым мероприятием подобного рода, нашедшим приют на острове Бароло. Я вычитал в путеводителе, что еще с времен античности слово «Бароло» стало синонимом благороднейшего из человеческих занятий, каковым, по мнению писателей, является литература. Сосланный сюда Вергилий сочинил парочку эклог, в которых восславил Бароло как обитель гуманизма. Наблюдательный Плиний, обратив внимание на то, что остров расположен меж пяти вонзающихся в берега заливов, назвал Бароло «плодоносными чреслами мира». Данте считал Бароло «очищающим», Боккаччо перенес сюда действие одной, нет, даже двух своих новелл, а во времена романтизма сюда с хладного Севера являлись мадам де Сталь, Гёте и братья-близнецы Шелли с Байроном, жутковатые любители дальних странствий. Тут все они купались, влюблялись в романтические пейзажи, писали о местных красотах вирши — правда, не самые удачные.

Так что наш десант никак нельзя было назвать первооткрывательским. Единственным нашим преимуществом перед гостями прежних эпох были всевозможные наисовременнейшие удобства. С давних пор эти места густо обросли виллами, наша же появилась сравнительно недавно, в прошлом веке, когда короли Савойи, пресловутые Привратники Альп, наслаждались недолгой порой расцвета своей династии. Расцвет сменился упадком, и вилла захирела вместе с августейшим семейством. При Муссолини, в тридцатые, она была заброшена; в годы послевоенной сумятицы начала разрушаться. Но Валерия Маньо не дала утехе савойских монархов окончательно погибнуть. Эта обитательница Калифорнии унаследовала сразу несколько состояний — косметическая империя, нефтяная империя плюс к тому оружейные заводы. По старой и славной традиции богатых американских фамилий Валерия женила на себе итальянского графа, владельца развалившейся виллы. Граф со временем почил, после этого вдова много раз была замужем и много раз разводилась — одним словом, свято соблюдала установленный калифорнийский ритуал. Бароло стал ее любимой игрушкой. Валерия часто приезжала сюда, вела реставрационные работы, наводила лоск, усовершенствовала. Она притаскивала со всего света дизайнеров, искусствоведов, закупала антикварную мебель, перевешивала с места на место картины, нанимала слуг и садовников — в общем, вернула-таки виллу к жизни.

Непонятно, зачем ей все это понадобилось. Правда, в те времена наследницы состоятельных американских семейств изучали не только пресловутую «политическую корректность», но еще и мировую литературу, поэтому наша падрона худо-бедно разбиралась и в Вергилии, и в Плинии, и в Байроне, и в Лоуренсе Ей пришла в голову блажь возродить былую обитель муз. Бароло станет международным центром науки и искусств, решила она. Здесь будут трудиться и общаться великие ученые и великие писатели. И на обеспечение истинно творческой атмосферы денег в Бароло не жалели. Скульптуры Челлини, картины Каналетто, драгоценные гобелены — сам Лоренцо Великолепный лопнул бы от зависти при виде такого роскошества. Стены сияли сплошными зеркалами, мебель искрилась золотой инкрустацией, балдахины над королевскими кроватями держались не на четырех, а аж на шести резных столбиках. Светило мировой науки, приезжая сюда по гранту Гуггенхаймовского или Макартуровского фонда (разряд «Гений»), оказывалось в царстве чудес современной техники: электронные процессоры и компьютеры, ароматические души и джакузи, факсы и модемы — последние должны были обеспечивать непрерывную связь творца с покинутым на время домом или лабораторией, офисом, кафедрой. Миссис Маньо любила находиться в окружении прославленных и гениальных. Неудивительно, что Басло Криминале оказался одним из главных ее фаворитов.