Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если впрямь ты пророк – честь тебе и хвала!
Прослывешь повсеместно ты важною шишкой —
Кроме лишь одного небольшого села,
Где рожден ты и где тебя помнят мальчишкой.
И пока обличитель обидчив и юн,
В дневнике своем пишет он горькие строки:
Что в глазах земляков он всего лишь хвастун…
Но пророкам на пользу такие уроки.
Всех богатств ниневийских, развеянных в дым,
Всех раздумий во чреве кита и во храме
Сто. ит тот городок, где соседям твоим
Дела нету, с какими ты знался царями.
Кем бы ты ни прослыл – только в отчем краю
Узнаёшь настоящую цену свою.
Дождь, заладивший после обеда, вынудил Дана и Уну затеять игру в пиратов на Маленькой Мельнице. Если вы не боитесь крыс, шмыгающих в углу, и остьев овса, лезущих в ботинки, чердак с его люком и надписями на стропилах о море и о любимых подругах – самое распрекрасное место. Он освещается небольшим окном, так называемым утиным окошком, из которого можно увидеть ферму «Липки» и место, где убили Джека Кейда.
Забравшись вверх по чердачной лестнице (они называли ее «грот-мачтовым древом», как в балладе о сэре Эндрью Бартоне, и она была «отполирована до лоска руками моряков», как говорится в той же балладе), они увидели, что на Утином подоконнике сидит какой-то человек.
Он был одет в светло-лиловый камзол и такого же цвета узкое трико, и он что-то деловито зарисовывал в книжечку с красным обрезом.
– Присядьте, присядьте! – крикнул сверху Пак, устроившийся на стропилах. – Полюбуйтесь, как красиво получается! Сэр Гарри Доу – прошу прощения, Гэл! – говорит, что моя голова – наилучший образец для гаргойля.
Человек засмеялся, вскинув голову в темном бархатном берете, и его полуседые волосы буйно рассыпались по сторонам лица. На вид ему было никак не меньше сорока лет, но глаза в окружении веселых морщинок блестели совсем молодо. На поясе у него висела узорчатая кожаная сумка неизвестного назначения.
– Можно нам посмотреть? – спросила Уна, смело выступая вперед.
– Конечно… пожалуйста! – ответил он, подвигаясь на подоконнике, и снова пустил в ход свой серебряный карандашик. Быстрые, опытные пальцы набрасывали портрет Пака, сидевшего терпеливо, с неподвижной ухмылкой, как бы приклеенной к его широкому лицу.
Вскоре художник полез в сумку, вытащил из нее тростниковое перо и ловко подровнял кончик маленьким ножом с костяной ручкой, сделанной в форме рыбки.
– Вот отличная штука! – воскликнул Дан.
– Побереги пальцы! Лезвие страшно острое. Я сам сделал его из лучшей фламандской арбалетной стали. И эта рыбка – моя работа. Стоит пригнуть верхний плавник к хвосту – вот так! – и рыбка проглотит лезвие, как кит проглотил бедного Иону… А вот моя чернильница. Я сам сделал этот серебряный ободок с четырьмя святыми. Нажми-ка на голову Варнавы… она открылась, и теперь мы…
Он окунул перо и осторожно, но решительно стал наносить на бумагу грубые черты Пака, уже намеченные серебряным карандашом. Ребята затаили дыхание: казалось, рисунок оживал на глазах.
По ходу дела, под стук дождя, лившегося на черепичную крышу, художник тоже не умолкал и так – то хмурясь над своей работой, то улыбаясь, то четко и внятно, то бормоча себе под нос – успел рассказать, что родился он здесь рядом, на ферме «Липки», что отец сперва поколачивал его за «всякое безделье вместо дела», то есть за рисование, пока старый священник по имени Роджер, украшавший цветными буквицами книги местных богачей, не убедил родителей отдать мальчика ему в подмастерья. Потом он вместе с отцом Роджером оказался в Оксфорде, где сперва мыл посуду и чистил плащи и обувь для студентов Мертоновского колледжа.
– Вам, должно быть, это не нравилось? – спросил Дан, который все время встревал с вопросами.
– Я не задумывался над этим. Пол-Оксфорда тогда было занято строительством новых колледжей и украшением старых, и город призвал к себе на помощь мастеров-искусников со всего крещеного мира – королей своего ремесла, любимцев королей. Я знал их. Я у них работал. Неудивительно, что…
– …ты стал великим человеком, Гэл, – закончил Пак.
– Так утверждали, Робин. Даже Браманте это говорил.
– Но почему? Что вы такое сделали? – спросил Дан.
Художник посмотрел на него озадаченно.
– Разные сооружения из камня по всей Англии. Ты вряд ли о них слышал. Да вот, чтобы не ходить далеко, наша церковь Святого Варнавы, которую я перестроил. Она стоила мне таких трудов и забот, как ничто другое в моей жизни. Полезный урок, вот что я вам скажу!
– У нас уже были сегодня уроки, – ляпнул Дан.
– Я вовсе не собираюсь утомлять вас, мои дорогие. И все же интересно, как эта церквушка была перестроена, заново перекрыта и украшена благодаря нескольким славным кузнецам, матросу из Бристоу, некоему спесивому ослу по имени Гэл Чертежник да еще… – он ронял слова не торопясь, – да еще одному шотландскому пирату.
– Пирату? – вскинулся Дан, как рыбка, попавшаяся на крючок.
– Тому самому Эндрью Бартону, о котором вы распевали, карабкаясь на чердак. – Он вновь углубился в рисунок, задерживая дыхание над какой-то затейливой линией и, казалось, забывая все на свете.
– Разве пираты строят церкви? – спросил Дан. – Что-то не верится.
– Они здорово помогают строить, – улыбнулся Гэл. – Но ты слишком утомился сегодня на уроках, Джек Школяр.
– Пираты – это не уроки, – живо возразила Уна. – Но с какой стати сэр Эндрью Бартон помогал вам?
– Думаю, что он и сам не знал об этом, – глаза Гэла хитровато блеснули. – Робин, как бы мне, черт возьми, попонятней объяснить этим невинным созданиям, до чего доводит грех гордыни?
– Да чего тут объяснять! – нахально сказала Уна. – Кто фуфырится и задается, всегда садится в галошу.
Гэл застыл с пером на весу, соображая, но Пак моментально растолковал ему это высказывание с помощью длинных взрослых слов.
– Вот именно! – обрадовался Гэл. – Так я себя и вел. Фуфырился, как ты говоришь. В общем, я ужасно гордился такими вещами, как фронтоны и порталы, – например, Галилейским порталом в Линкольне, гордился, что сам Торриджано похлопал меня по плечу, гордился званием рыцаря, пожалованным мне за украшение позолоченной резьбой королевского корабля «Государь». Но отец Роджер, сидя в библиотеке Мертоновского колледжа, не забывал обо мне. В то время когда я окончательно занесся в своей гордыне, он призвал меня к себе и, грозно тыча указательным перстом, велел мне возвратиться к своим сассекским землякам и перестроить, за мой собственный счет, нашу церковь, где похоронено шесть поколений моих предков. «Иди работай, сын мой! – молвил он. – Работай и борись с дьяволом, пока не получишь права на– звать себя человеком и мастером». Я вострепетал и пошел… Ну как, Робин? – И он торжественно показал Паку готовый портрет.