– У вас есть алиби?

Да, уверяю вас, закон есть закон, и в девственных лесах алиби так же необходимо, как в Париже.

– Я шел куда глаза глядят. Я был взбешен…

Он был взбешен, разумеется, оттого, что так низко пал и вынужден домогаться милостей подобного создания! Возможно, он был взбешен и оттого, что выставил ее за дверь, не удовлетворив желания… Кто знает?

– А вы, Боб, ничего не видели?

– Ничего, господин судья.

– Ничего не слышали?

– Ничего, клянусь вам…

Англичанина пришлось арестовать, его посадили в тюрьму, то есть заперли в пустую комнату в мэрии; обязанности тюремщика исполнял секретарь.

Судья уехал, но через две недели вернулся, потому что дело все-таки представлялось ему не вполне ясным.

И тут языки развязались. Исхудавший англичанин помалкивал, но судье стало известно, что вечером один из китайцев видел туземку на кокосовой пальме.

Вам это, возможно, ничего не говорит. Чтобы понять, надо пожить в тех краях. Надо знать: если туземка испытывает склонность к мужчине, она лезет у него на глазах на верхушку пальмы, и это означает:

– Поднимись и достань меня, если можешь!

К сожалению, это не шутка! Представьте себе англичанина, заключенного в тюрьму и обвиненного в убийстве; представьте себе замешательство властей; представьте себе китайцев, которые собираются в кружок и судачат вполголоса. Представьте себе судью, порядочного человека – он в мокрой рубахе часами допрашивает азиатов одного за другим, не теряя надежды, что кто-нибудь из них собьется в показаниях.

– Кто был под кокосовой пальмой?

– Хозяин…

Это совершенно неправдоподобно. Не станет женщина лезть на пальму ради того, с кем живет не один год.

– Кто был под кокосовой пальмой?

– Не знаю…

Однажды вечером судья зовет Боба, отсылает секретаря, запирает дверь на два оборота.

– Скажи, как зовут твою любовницу?

– У меня нет любовницы.

– Да ладно тебе! Неужели ты три года обходишься без женщины?

Я хорошо знаю этого судью: он, между прочим, не кадровый судейский чиновник, а просто администратор, корсиканец родом.

– Ты никогда не спал с любовницей твоего хозяина?

– Никогда.

– И не пытался?

– Разумеется, нет.

Это противозаконно, сами понимаете, но надо же как-то выпутываться! В Англии беспокоится семья обвиняемого. А сам обвиняемый настолько пал духом, что, того и гляди, покончит с собой.

Пускай не сердится на меня мой друг судья за то, что я так скверно рассказываю об этом деле, но я вынужден упрощать повествование и немного подтасовывать факты, чтобы меня поняли те, кто живет в тысячах лье от этих мест.

Допрос длится пять, а то и все шесть часов.

– Я приказал разыскать одежду, которая была на тебе в тот вечер. Ее принесут с минуты на минуту.

Тут Боб обнаруживает признаки беспокойства; через полчаса он начинает всхлипывать.

Исповедь его звучит жалобно. На плантации не было других женщин, кроме этой, которая теперь убита; три года Боб желал ее, думал о ней и в конце концов полюбил по-настоящему, а вернее, поддался нерассуждающей, неодолимой и тягостной страсти.

Когда туземка приходила к англичанину, он мучился, ловил малейший звук, изводил себя…

Будь эта женщина даже прекраснейшим созданием на свете, подобная любовь, похожая на навязчивую идею, на одержимость, едва ли могла вспыхнуть где-нибудь еще, кроме как на этом острове, где ничего и никого нет, где рядом с Бобом только один белый и только одно доступное существо женского пола.

Боб и обожает хозяина, и ненавидит. Боба одолевают чудовищные и восхитительные грезы.

Должно быть, эта мартышка его разгадала. Как-никак, она тоже дочь Евы; в тот вечер ее поколотили, она уходит избитая и чувствует, что Боб идет за ней по пятам, она хочет отомстить своему любовнику… Она хочет на ком-нибудь отыграться, хочет потешиться над белым человеком…

И вот она лезет на пальму – для нее это самый обычный поступок, а вместе с тем в нем есть нечто невообразимое: белый карабкается за ней, вместе с ней падает на землю, негритянка отбивается, и он в диком бешенстве душит ее, а после бросает неподвижное тело в зарослях…

Далее последовали вороха бумаг, нескончаемые допросы в душной, как парилка, комнате – и наконец англичанина отпустили; он вернулся к себе на плантацию, где его ждали только предатели-азиаты; любовь его была опозорена и выставлена на всеобщее обозрение.

Он так спешил, что даже не стал продавать свое имущество. Он уехал. Не в Лондон – тамошняя родня обо всем знала, и этого было для него достаточно: он никогда больше их не увидит.

Вероятно, он уехал на другой, еще более отдаленный и унылый остров.

Приговор Бобу еще не вынесен; вероятно, он получит не менее десяти лет тюрьмы.

Выпускник Политехнической школы и слуга-звонок

Реальные пейзажи никогда не совпадают с теми, которые мы себе вообразили, то же относится и к реальным драмам; объясняется это, быть может, тем, что, поддаваясь воображению, мы не учитываем одного неодолимого фактора – повседневности, которая настигает нас и на другом конце земли, не щадит в самые волнующие минуты жизни.

Я готов поклясться, что приблизительно такие мысли бродили в тот день в голове у Жоли. Не прошло еще и суток с тех пор, как он высадился в небольшом населенном пункте на побережье, и вот уже Африка казалась ему унылой и однообразной.

В сущности, что он видел? Ожидая назначения, он поселился в железобетонном здании гостиницы, где имелся настольный теннис да музыкальная машина. То, что именовалось здесь городом, представляло собой одну-единственную длинную улицу, по обе стороны которой торчали пальмы да лавчонки, где торговали всякой всячиной – велосипедами, ламповыми стеклами, датским маслом в пачках.

Что еще? Его приняли в клуб, как две капли воды похожий на офицерские клубы. Президентом клуба был некий доктор; он рассказывал случаи из практики, и по его словам выходило, что разрезать пациенту живот ничуть не сложней, чем съесть ананас.

С Жоли обходились вежливо, быть может, с легким оттенком иронии, проистекавшей от зависти – ведь он окончил Политехническую школу и сразу после выпуска был назначен главным инженером общества, которое прокладывало в джунглях железную дорогу.

Воистину, повсюду все одно и то же! И лишь одна деталь с самого начала обеда не дает покоя нашему инженеру. За столом прислуживают слуги-туземцы в нарядных белых куртках. Однако рядом с лекарем, восседающим во главе стола, стоит туземец с обнаженным торсом, демонстрируя роскошную пупочную грыжу. Стоит и ничего не делает. Время от времени доктор нажимает на грыжу указательным пальцем, и живот слуги немедля издает звук, похожий на звук электрического звонка.

Похоже, сотрапезники