– Шубу я приобрел, – азартно блеснул глазами бывший друг Потапыча. – Теперь вот – отмечаю сбывшуюся месть. Содрал я шкуру с медведя! Ай да я! Ай да…

Соболев покосился на детей и повел плечами, оборвав фразу на самом интересном месте. Набулькал прибывшим чаю из пузатого расписного чайника. Один из цыган добавил в стаканы кипяток из самовара и подвинул ближе тарелку с пряниками.

– Карл, фамильные драгоценности сестры выкупать будешь? – деловито предложил Лев Карпович. – Это к Ромке. Тыщи три он с тебя слупит. Злодей, весь в папашу. И малым не брезгует, и большой лопатой шурует вовсю. Но я всех объехал, я в деле, а вы никто, тьфу, вы даже не пайщики. Во – они пайщики.

Соболев ткнул пальцем в цыган. Карл отхлебнул чай, пытаясь вернуть себе дар речи. Подхватил со стола бумаги и принялся просматривать. Купчие на особняк в самом центре города, еще купчие на участок, и на дом, и еще…

– Сих бездельников с их болтовней нам ждать никак невозможно, продолжим, – донесся из-за полога голос Алмазовой. – Вы, значит, тоже желаете сменить профессию. Ах, боже мой, Степочка, ну зачем же? Ничего нет хуже и ненадежнее сцены, она яд, чистый яд. Сперва одно расстройство, затем короткий полет на крыльях славы, и то не для всякого, а далее тоска и забвение.

– Ромка, неужели ты задумал устроить театр? – поразился Карл.

– Я с самого первого дня сказал, как вы нашли меня тогда, зимой, что буду в театре выступать, – прищурился неродной сын Потапыча, упрямством вполне удавшийся в Самого. – Вы своей жене запретили петь. Я глядел-глядел и понял: мне тоже запретят. Потом еще подумал. Кому я нужен в театре? Или скажут: протекция от Самого. Или хуже: не будет мне там места, никакого. Я с горя и решил все по-своему устроить. Для цыган театр сделать. Особенный.

Карл вздрогнул: за перегородкой низким басом взревел кузнец Степан, стаканы на столе задрожали, даже блики на самоваре опасливо приугасли. Все три цыгана важно и гордо кивнули – голос…

– Ну-с, документы подписаны, – голосом сладким, как любой толковый яд, прошелестел Соболев, сгребая бумаги в кожаный портфель и щелкая застежкой, едва Степан смолк. – Барон, полагаю, вы будете столь любезны, что сами отвезете меня к нашему медведю, в его семейную берлогу. Он отказал мне от дома, но тут случай особый.

Карл оглянулся на Ромку. Пеньков-младший излучал счастье столь явно, что мог бы светить вместо лампы и сиять жарче начищенного самоварного бока. Ругать мальчишек сделалось окончательно невозможно.

– Наш Макар тоже тут? Ох, если он инженерное дело забросил ради пения…

– Здесь, родню без очереди пропихивает на прослушивание, – сообщил сын Потапыча.

– Тогда ладно, ваша взяла. Стройте театр, Роман Платонович. «Тачка Ф» за углом, оставляю ее. Передай Макару: он отвечает за вас всех. Я, пожалуй, провожу господина Соболева. Хотелось бы обойтись без жертв, что едва ли возможно, если не вмешиваться и не мирить… Роман, почему ты не продал шубу еще кому-то?

– Так как раз: во имя мира. – Ромка встал в позу и воздел руку, тотчас сложился от хохота пополам и рухнул на стул. – Карл Альбертович, ну как мне с Илюхой дружить, если отец мой и этот вот дядя Лева, того и гляди, убьют друг дружку? Мы и придумали: денег взять и мир учинить.

– Ясно. – Карл подчеркнуто вежливо кивнул Соболеву. – Готов вас сопровождать.

– То-то же, денежки – они понадежнее иных способов дружбы. – Соболев погладил портфель. – Уел я Потапыча. Даже на душе помягчело. Как уел… Порода у нас все ж сильна, Илюшка мой придумал с шубой-то, вот так.

Соболев встал, небрежно кивнул всем и направился к выходу. Карл поймал сына за ухо, нежно, но крепко, и пошел следом, не слушая возмущенного сопения. Илья, щуря узкие лисьи глаза северянина-охотника, беззвучно крался последним.

В столицу он прибыл поездом, один, неделю назад. Соболев ненавистного, чужого по крови сына встретил почти трезво и умеренно холодно. За два дня в общей сложности они сказали друг другу аж пять слов. На третий день Лев Карпович явился в высший колледж магов ругаться, сорить деньгами и пропихивать нежеланного пасынка в престижное заведение. Было совершенно очевидно: главное достоинство здешнего образования для Соболева – наличие общежития, избавляющего от необходимости находиться с Ильей под одной крышей.

Но вечером сударыня Судьба решила пошутить. Мальчик увидел в кабинете «папы» образцы брони и без запинки назвал марку стали, превратив Льва Карповича в статую. Надолго. Каменный Лев выслушал все слова, не кивнул в ответ и не вздохнул даже: еще не мог. Как он пережил случайно обретенное знание о талантах Ильи, неизвестно. Люди Корша утверждали, что среди ночи Лев Карпович был замечен пьяным до изумления в «Яре», отплясывал и метко стрелял пробками от шампанского в певицу. Кричал, что у Потапыча дети – сосунки и дрянь, а его семья всяко покрепче будет.

Утром господин Соболев уже был трезв и спокоен. Он учинил Илье допрос по полной форме. Показывал разные образцы, спрашивал, как мальчик их различает и почему столь точно указал все по поводу первого. Выяснил, что точно такой имелся у гостя северной избушки и предназначался для передачи кому-то неизвестному, вроде за огромные деньги. Были и бумаги, из них Илья и узнал правильное название марки материала и кое-какие подробности. Не все, а лишь то, что разобрал и запомнил. Бумаги он сжег, а кусок металла утопил в болоте. Потому что затеи Кощея полагал совсем плохими, и даже мама из-за них плакала, когда глядела осмысленно и была в себе, не под заклятием. По поводу незнакомых сплавов Илья высказывался осторожно. Его дар магии был невелик, однако именно в опознании материалов разворачивался во всей полноте. Легирующие компоненты мальчик определял с уникальной точностью, в том числе их долю в сплаве. Хмурясь, он осторожно рассуждал по поводу нагрева и охлаждения. Лев Карпович почти плакал, безмолвно слушая. Единственная страсть, по-настоящему переросшая в смысл жизни, – сталелитейное дело. И вот оказалось, что Илья в этом способен преуспеть, да к тому же не дал украсть образец брони и переправить невесть кому – а вдруг арьянцам? Хотя и франконцы в таком деле ничуть не лучше.

К полудню Соболев прибыл в главное здание тайной полиции. С обычным для него скандалом прорвался на прием к Коршу и потребовал наградить Илью хоть какой медалью: за сохранение тайны стали. Сиял Лев Карпович ослепительно и кричал в голос, что у него одареннейший сын! Рату так его любила, что о нем одном, законном муже, думала и вот – расстаралась, не огорчила ни в чем, от чужака-изувера, а все ж произвела достойного сына…

Оставшиеся дни недели были комедией для всей столицы. Соболев, одетый по последней моде и до тошноты вежливый, наносил визиты всем важным людям. И всюду хвастался своим Илюшенькой. Приобретение шубы Потапыча, надо полагать – тоже целиком заслуга сына и новый повод для гордости. Карл едва заметно пожал плечами, устраиваясь в роскошном автомобиле Соболева. Тот заметил и ревниво прищурился:

– Что тебе не так, ирод? Зависть разбирает? Твой-то олух меди от золота не отличит. У него специализация по иной магии. Высокой, ага. Бестолковой.