Артиллеристы спали тут же, на верхней палубе, у своих пушек. Отовсюду слышался храп.

Не спалось только Ваське Легостаеву. Васька в первый раз был в плавании и в первый раз готовился к бою. Все дни после выхода из Севастополя его укачивало. Лишь сегодня стало как будто легче. Над ним потешались товарищи:

– Э, Васька, видать, ты с якоря илу не едал!

За Ваську вступился старый канонир Андрей Власьич:

– Привыкнет. Спервоначалу у всех на воде ноги жидки, – утешал он. – Ты из каких краев, милый?

– Тверской…

– Что и говорить, водный человек! – улыбнулся старик.

– У нас, дяденька, воды много: озера Селигер, Пено, может, слыхали?.. Опять же реки: Тверда, Молога, Мета, Цна… И Волга от нас течет…

– Ну, Волгу-то у вас курица вброд переходит!

Теперь Васька ворочался с боку на бок. Слышал, как пробило четыре склянки, как кто-то во сне громко сказал: «Да не трекай, тяни!»

Корабль «Рождество Христово» однообразно покачивался. В борт мерно билась волна. Так же однообразно, противно скрипела в блоке какая-то снасть.

Легкая дрема уже сковывала веки, когда близкие голоса вспугнули ее.

– Ежели за ночь ветер не переменится, то он будет у них, у турок… – громко сказал кому-то ходивший по шканцам вахтенный лейтенант.

Сон опять пропал. Васька повернулся на другой бок.

– Что ты, парень, все крутишься, как рыскливая посудина? – вполголоса беззлобно заворчал лежавший рядом Власьич и широко зевнул: – Охо-хо!..

– Блохи, дяденька…

Власьич знал, какие такие блохи перед первым боем. Поддержал:

– Забрели, проклятущие. Палуба завсегда чистая, ни блошки, а днем посыпали песочком на случай боя, вот они и зашевелились.

Ваське хотелось поговорить. Он несмело вступил в разговор:

– Захолодало что-то…

– Верно, холодом потянуло. Нонче все к берегу медуз гнало – это к холоду.

– Ветер какой нехороший…

– Чем нехороший? Ветер ровный, брамсельный.

– Ежели ветер не переменится, то басурману будет сподручнее: турок будет на-ветре! – повторил Васька слышанные слова.

Ему хотелось знать, что скажет на это Андрей Власьич, с мнением которого он очень считался.

– А нам что на-ветре, что под ветром – все едино! – ответил Власьич. – Я при Федонисье был в бою. В аккурат два года тому назад, в июле месяце. У турок, брат, все было: и кораблей, почитай, втрое больше нашего и ветер, а все равно Федор Федорыч их расколошматил!

– А правда ль, дяденька, что у него, у турка, все борта скрозь медью обшитые? Что его никакое ядро не берет?

– Что ты, что ты! Спросонья мелешь, аль как? Кто тебе такую ерунду сказывал?

– В Севастополе. Печник-татарин… Крымчак…

– Знает твой печник! Обшит один киль, чтоб червь не точил, – это верно, – сердито сказал Власьич.

Старый канонир помолчал. Потом, почесываясь, добавил спокойнее:

– Ты, главное, парень, ничего не трусь. В первый бой идешь, тебе разное оказывается. Сам знаю… Только помни: не море топит, а лужа! Меньше ты слушай, что иной языком полощет… «Печник»! Знаем мы этих крымчаков, какие они нам, русским, друзья! Он тебе нарочно сказал – запугать тебя, а ты и рад стараться. Спи.

И Андрей Власьич повернулся к Легостаеву спиной и тотчас же захрапел.

А Васька Легостаев продолжал лежать, раздумывая о завтрашнем бое.

День вставал неприветливый, хмурый. За ночь все небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами. С глухим ревом катились мрачные седые валы. Дали затянулись молочно-сизой пеленой тумана. В тумане потонули очертания берегов и мыса Такла.

Ветер дул прежний: ост-зюйд-ост.

За ночь от крейсеров еще не поступало новых донесений, но можно было с минуты на минуту ждать врага – погода благоприятствовала десанту. И Ушаков, дав людям позавтракать, приказал флоту сниматься с якоря.

Он стоял, глядя в зрительную трубу, – ждал, не покажется ли кто-нибудь на горизонте: свои или враги.

Ушаков смотрел в сторону Анапы. Крепость в Анапе, как и в Измаиле, строили для турок французские инженеры.

Невольно подумалось: «Лезут… Далеконько берут!..»

Он терпеливо всматривался в даль, туда, где эти мутно-грязные валы незаметно переходят в иссиня-черные зловещие тучи.

И вот наконец как будто бы что-то обозначилось. Так и есть – корабли. Один, другой, третий…

Федор Федорович чуть повернул трубу влево – еще и еще. Целый лес мачт. Бесспорно, это Гуссейн.

Молодой султан Селим III, сев на престол, удалил прежнего капудана, Эски-Гассана: у него было слишком много неудач на море. Вместо Гассана султан назначил капудан-пашой своего друга и шурина, двадцатидвухлетнего Гуссейна. Гуссейн поклялся, что отнимет у русских Крым.

Вот и летит в надежде на легкую победу молодой сумасброд!

Турецкий флот уже увидали все.

– Турки… Турки… – заволновался сигнальщик.

– С на-ветра! – подчеркнуто прибавил капитан Елчанинов.

В его голосе чувствовалась тревога.

– У турок и при Фидониси был ветер, а что толку-то! – сказал флаг-капитан Данилов.

Ушаков обернулся и спокойно приказал строить линию баталии на левый галс. Чтобы увеличить число пушек, Ушаков ставил в линию баталии и фрегаты.

По всем писаным и неписаным законам морского боя турки оказывались в лучшем положении: они превосходили силою и были на-ветре. Это, конечно, могло озадачить многих, но не адмирала Ушакова.

Турки, увидев врага, стали тоже поспешно выстраиваться в линию.

Иностранцы-офицеры недаром ели турецкий хлеб: турки усвоили кое-что из основ европейской морской тактики. Они последовательно спускались на русские корабли.

Ушаков смотрел с волнением, как близко подойдут турки. На русских кораблях было мало артиллерии большого калибра. Федор Федорович хотел, чтобы турки подошли поближе: тогда можно будет ввести в дело и единороги малого калибра.

Голенкин тоже понимал это и не начинал боя.

Но Гуссейн остался на выгодной для него дистанции. И первым открыл огонь. Точно молния прорезала борта турецких судов. Гулкие пушечные раскаты ударили в низко навалившееся небо.

Русские не заставили себя ждать с ответом.

Турки сосредоточили весь огонь на авангарде Голенкина. Они хотели превосходящими силами раздавить его. Ушаков с тревогой смотрел: выдержит ли его друг этот бешеный натиск?

Голенкин мужественно отбивался. Его спасал меткий артиллерийский огонь – русские стреляли прицельно, не спеша, а турки – часто и беспорядочно. И вскоре огонь турок стал ослабевать.