Когда Офелия, уже будучи невестой Рикардо Сантоса, сидела в маленькой гостиной родителей, Эрнан де Гарай заметил, что в провинции Сальта с давних пор выращивали мулов, тысячи мулов, которые доставляли вожделенный металл от штолен в Андах до побережья. Предки Сантосов тоже стали держать мулов, как только поселились в этих краях. Все-таки Сантосы считались коренными жителями этих земель, поэтому Эрнан де Гарай и не мог препятствовать тому, чтобы его дочь стала женой заводчика мулов.

Офелия слушала его в тот день вполуха, потому что, вопреки всему, одна мысль о Рикардо Сантосе заставляла ее краснеть. Девушке нравилось представлять, что она станет его женой. Так и случилось. По крайней мере, вначале ей это нравилось. Она не представляла, что ее супружеская жизнь окажется хуже, чем у ее родителей.

Как она могла?

Донья Офелия вздрагивала, когда думала о жилище, в котором обитала ее семья. Неудивительно, что ее мать не желала вставать с постели. Она с трудом ходила прямо. Офелии приходилось строго следить за тем, чтобы ее одежда и одежда брата и сестры была чистой и без дырок.

В дни отчаяния донья Офелия вспоминала о маленьких домиках, крытых камышом, в которых жили прачки, поденщики или прислуга Сальты, — низкие прямоугольные строения с единственной комнатой, спальное место в которых было отгорожено от кухни куском материи, свисавшим с балки на потолке. Офелия поклялась себе, что никогда не опустится до этого. Семьи, обитавшие в таких домах, не просто жили, как животные, они и были животными. Здесь не существовало туалетов и колодцев. Люди спали на шкурах, расстеленных прямо на голом полу, и называли мебелью в лучшем случае пару сундуков и грубо отесанный стол. Такие люди пили воду из грязных каналов, tagaretes, которые каждый год распространяли в городе болезни. Такие люди не знали современных изобретений, они изо дня в день, круглый год, носили простую рубаху, штаны и сандалии или длинную юбку, блузу и шаль. «Никогда, никогда, никогда я не опущусь так низко, — поклялась себе Офелия. — Де Гарай никогда не станут нищими, что бы ни случилось». Бедняками были другие. Бедняками были те, кто купался в реке или канале и каждый день ел кукурузу в виде хлеба, каши или похлебки. Но семья доньи Офелии всегда входила в высшее общество Сальты, поэтому они оставались на лучшей части площади, избегая незамощенного участка, где собирались бедняки. Поэтому у Офелии даже в самые тяжелые времена было достаточно денег, чтобы заплатить служанке. Кому-то же надо, в конце концов, варить еду. Кто-то же должен провожать ее мать в церковь, нести для нее скамеечку или подушку, чтобы ей удобно было стоять на коленях во время молитвы. Кто-то же должен покупать дрова, которые индейцы привозили на маленьких ослах прямо к дому, а также свежее молоко, овощи и фрукты. В Сальте было много бедных жителей, но семья Офелии к ним не относилась. Они принадлежали к тому слою общества, в котором долгие годы строились определенные отношения, и всегда будут к нему принадлежать, о другом донья Офелия не могла и помыслить.

Итак, Офелия регулярно ходила в церковь и на вечерние прогулки по площади, где проводило время высшее общество. Там на retreta — так называлась дорожка вокруг площади — дон Рикардо представился Офелии и ее матери. Именно сюда приходили, чтобы на других посмотреть и себя показать, обменяться комплиментами, обсудить последние сплетни. Офелия знала, что он опасен, все мужчины такие, но он был ее билетом в новую, лучшую жизнь, на которую нужно было просто решиться. Опустив взгляд, она наконец согласилась на такую вожделенную свадьбу. «Он же должен испытывать ко мне какие-то чувства», — говорила она себе. По крайней мере, так было в романах, которые она читала. Герой и героиня вступали в брак, когда испытывали друг к другу чувства. Конечно, Офелия с трудом представляла себя в этой роли. Прошли месяцы, прежде чем она осознала, что ошиблась: можно вступать в брак и не по любви. Рикардо Сантосу нужно было скорее ее имя и добрая репутация ее семьи, нежели она сама, иначе он никогда бы не стал водиться с грязными бабами.

Горечь разочарования стала еще сильнее оттого, что внезапно умерли ее родители, брат и сестра. Их жизни унесла лихорадка, эпидемия которой повторялась из года в год. В том же году родился Умберто, и донья Офелия наконец получила объект для любви, которая внезапно показалась ей такой необъятной. Она любила Умберто и хотела оградить его от всех бед, чего бы ей это ни стоило.

Просторы страны отличались бедными ландшафтами. Небо голубым куполом простиралось в бесконечную высь. Коричневые, охряные, желтые и зеленые краски смешивались и тянулись до самого горизонта. То тут, то там добавлялись коричневато-бурые пятна, иногда встречалась свежая зелень. Надо всем этим лежала серо-желтая пелерина пыли, которую ветер время от времени поднимал в воздух. Самыми высокими растениями здесь считались вездесущие «канделябровые» кактусы, к которым Виктория никак не могла привыкнуть. Издалека они иногда казались людьми. Поговаривали, что во времена войны за независимость солдаты надевали униформу цвета кактусов, чтобы их казалось больше. Виктория запрокинула голову и поднесла руку к глазам, защищаясь от солнца. Над ней выписывала круги какая-то птица, наверное, кондор. Виктория не знала, как она называется, потому что до сих пор никто не хотел отвечать на ее бесчисленные вопросы. Дама ведь не должна интересоваться такими вещами. Иногда у нее складывалось впечатление, будто в аргентинском высшем обществе женщине вообще нужно появляться на свет без головы.

Прищелкнув языком, Виктория пустила лошадь вперед. Хотя день клонился к вечеру, солнце все еще припекало. Она ни в коем случае не хотела, чтобы ее лицо потемнело. Не в первый раз девушка останавливала Дульцинею и осматривалась вокруг. Ландшафт действительно завораживал благодаря — или вопреки — своей скудости. Здесь, в глуши, можно было представить, что ты — последний человек на земле. Дульцинея фыркнула, и всадница успокаивающе похлопала ее по шее.

Далеко впереди, на горизонте, возвышались отроги Анд, но Виктория понимала, что доскакать до них нельзя. Она вновь пустила лошадь вперед, спрашивая себя, отыщет ли Дульцинея дорогу обратно. Сегодня она отъехала дальше, чем обычно.

Индейская деревня выросла перед Викторией внезапно, словно из-под земли, как будто ее наколдовал какой-то волшебник. Девушка так удивилась, что придержала кобылу, очутившись уже посреди домов. Когда Дульцинея остановилась, Виктория совсем рядом с собой заметила двух женщин. Их темные глаза были устремлены на нее. Ни один мускул не дрогнул на их лицах. Черные волосы были аккуратно уложены под фетровыми шляпами. На каждой было надето по семь юбок, так, кажется, говорили Виктории. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не пялиться на местных жителей. Немного дальше, вдоль деревенской улицы, стояло несколько мужчин. Дети играли с куклой, сшитой из обрезков ткани. Лица у них были такие же бесстрастные, как и у женщин. Если раньше Виктории нравилась тишина, то теперь в один миг она показалась ей гнетущей.

Из-за маленького дома, похожего на куб, появились еще две женщины. Они перешептывались. У одной из них были седые волосы. Когда седовласая женщина посмотрела на Викторию, та содрогнулась и чуть не вскрикнула от ужаса. Глаза женщины оказались молочно-белыми. Она была слепая, но все же уставилась на Викторию, словно заглядывала ей глубоко в душу. Дульцинея фыркнула, видимо, почувствовав беспокойство наездницы, и загарцевала.