3

Приехала карета, и Магду унесли. Могучий субъект в голубом фартуке и в мятой шапке, из-под которой вылезал светлый чуб, подхватил ее, словно собачонку, одной рукой, уложил на носилки и накрыл мешком. Он крикнул на Яшу и оставил какую-то квитанцию. Второй, малорослый с подкрученными усами, тоже был чем-то недоволен. От него разило водкой, и, едва Яша почуял спиртной запах, ему стало ясно, как поступить, — взять и напиться…. Он не мог больше выносить ни боли, ни страха. Яша стоял и вслушивался, как оба субъекта спускаются с носилками по лестнице. Еще он слышал, как за дверью шепчутся и что-то обсуждают. Обычно труп скрывали от служащих из прозекторской. Яша только сейчас сообразил, что ему следовало связаться с каким-нибудь пройдохой или с тем, кто опекает покойников-католиков. Но все произошло слишком быстро. Яша оказался беспомощен. Он понимал, что соседи, ужасаясь его поступку, злословят. Он даже не проводил Магду до кареты. Его охватила странная, почти детская нерешительность. Он не решался спуститься по лестнице, боясь кого-нибудь встретить, и ждал, когда все затихнет. В комнате было уже почти темно. Он стоял и глядел на дверь, уставившись на дверную ручку, и ему казалось, что со всех сторон его обступает нечистая сила. Тишина за спиной шуршала и словно бы сопела. Яша боялся повернуть голову. Рядом затаился какой-то темный облик, готовый сцапать, вонзить зубы, когти, рога… Кто-то неотчетливый и безымянный… Яша знал его с малых лет. Он являлся ему во сне. Яша понимал, что это всего лишь плод воображения, но, затаив дыхание, оставался насторожен и напряжен. Он знал, что еще нескольких секунд этого ужаса уже не выдержит…

Шум снаружи затих, и Яша метнулся к двери, собираясь решительно открыть ее, но дверь как будто заклинило. Яша замер. Его не выпускают? Он толкнул ручку, и дверь вдруг, словно от порыва сквозняка, распахнулась. Что-то метнулось убегать. Он чуть не убил кошку. Яша в мгновение весь взмок. Захлопнув за собой дверь, он сбежал по лестнице, как если бы за ним гнались. В подворотне стоял дворник. Яша стал ждать, когда дворник уйдет к себе в сторожку. Сердце в груди колотилось. Под волосами горела кожа. Недавний ужас отступился, однако Яша понял, что никогда больше сюда не вернется…

Дворник вошел к себе, и Яша выбежал на улицу. Сейчас он чувствовал боль в ноге снова. Он стал красться по стенке. Ему хотелось только одного: чтобы никто его не видел или чтобы он не видел, что другие его видят… Точно мальчик, сбежавший с уроков в хедере, он добрался до Францисканской и быстро в нее свернул. То, что произошло в последние двадцать четыре часа, перечеркнуло годы его взросления. Он снова был перепуганный, провинившийся школяр, мучимый страхами, о которых толком не расскажешь, самокопанием, которое никому не понять, душевной сумятицей, смахивавшей на безумие.

При всем том он оставался взрослым человеком, как те, кто, видя сны, осознает, что это сны… Напиться? Но где это можно сделать? Где тут питейное заведение? На Фрета их несколько, но там его все знают. Опять же Францисканская — еврейская улица. Здесь не пьют… Он помнил, что есть кабак на Бугае, но как туда попасть, минуя Фрета? Яша пошел к Новинярской и вышел на улочку под названием Болесть. «Все улицы должны так называться, — сказал он себе. — Весь мир — одна сплошная боль…» Он прошел Бугай и свернул. Уличные женщины уже стояли под фонарями и в подворотнях, хотя вечер еще не наступил, однако ни одна его не окликнула. «Неужели я так выгляжу, что даже они мной не интересуются?» — подумал Яша. Откуда-то появился высокий тип в клетчатой куртке, синем картузе и коротких сапогах с широкими голенищами. У него было узкое полуизъеденное лицо, а вместо носа — черная тряпица на веревочке. К нему подошла проститутка, не достигавшая этому типу до подмышки, и куда-то повела, а он неуверенно пошел за ней. Девке было не больше семнадцати. «Чего он боится? — съехидничал кто-то в Яше. — Сифилиса?..»

Яша вышел на Бугай, но кабак, о котором он вспомнил, куда-то пропал. Закрыли его, что ли? Яша хотел кого-нибудь спросить, но постеснялся. «Что со мной? Чего я стесняюсь?» — повторял он себе. Разыскивая шинок, он понимал, что тот где-то рядом, но никак не мог его обнаружить. Вероятно, потому, что он хотел, чтобы его не замечали, все на него пялились: девки, парни, даже люди постарше. «Меня что, здесь знают? Неужели они бывают в „Альгамбре“? Не может этого быть». О нем шептались, ему смеялись в лицо. Какая-то собачонка принялась лаять и хотела цапнуть его за штанину. Шавку неловко было отгонять, хотя она захлебывалась от злобы и подняла такой лай, что даже не верилось, как такое мелкое создание может настолько разъяриться. Похоже, победоносный Яшин враг не собирался униматься, насылая все новые беды. Вдруг Яша обнаружил то, что искал. Он стоял возле кабака. Лица окружающих, словно бы знавших о его незадаче и принимавших участие в подстроенной ему шутке, вдруг исказились гримасой смеха…

У него между тем пропала охота заходить в кабак (во всяком случае, в этот), но уйти было бы тоже неправильно. Это значило сдаться… Он поднялся по ступенькам, отворил дверь, и на него пахнуло горячим воздухом, паром, запахами вина, пива и еще чего-то жирного и липкого. Наигрывала гармоника, покачиваясь и приплясывая, сновали какие-то фигуры. Казалось, все тут — одна семья. Яшины глаза застлал туман, и он какое-то время ничего не мог разглядеть. Поискав столик, Яша ни столов, ни лавок не увидел. Он был точно слепой, и ему казалось, что кто-то положил поперек палку или натянул веревку, чтобы он споткнулся и упал. Он кое-как добрался до стойки, но протиснуться сквозь столпившихся там людей не смог. К тому же и шинкарь как раз ушел на другой ее конец. Яша полез за носовым платком, утереть пот, но платка в брючном кармане не оказалось. Двинуться ни вперед к стойке, ни назад к выходу Яша теперь не мог. Он словно бы угодил в западню. Капли пота текли в глаза. Желание выпить сменилось отвращением. Снова скопилась во рту безвкусная водица, и снова заплясали перед глазами искры — две большие искры, горевшие как угли.

— Что желаете? — услышал он.

— Я?

— Вы, а кто же?..

— Нельзя ли стакан чаю? — сказал Яша, поражаясь собственным словам, как если бы сам себе подставил подножку или сам себя выставил на посмешище. В ответ какое-то время помолчали, потом сказали:

— Это не чайная, а распивочная.

— Тогда водки…

— Стопку или бутылку?

— Бутылку.

— Четвертинку? Шкалик?

— Шкалик.

— Сорокаградусной? Шестидесятиградусной?

— Шестидесяти.

Странно, но никто не засмеялся.

— Закусить желаете?

— Разумеется.

— Соленым коржиком?

— Соленым коржиком.

— Извольте сесть, я принесу.

— Что-то я не вижу, где тут сидят.

— Вот. У стола.

И Яша вмиг увидел столик. Совсем как на сеансах гипноза, о каких читал в журналах и какие сам неоднократно показывал…

4

Он сел и только сейчас понял, как устал. Ботинок на левой ноге тисками сдавливал распухающую ногу. Яша принялся под столом его расшнуровывать. Он вспомнил стих Писания: «И вот я близок смерти, что мне в первородстве?» Внезапно страх, тревога и замешательство исчезли. Глядят ли на него, трунят ли, Яшу больше не заботило. Развязать узел на шнурке не вышло, и, сильно дернув, он шнурок оборвал. Потом стащил ботинок. Болезненный жар вмиг пошел от стопы вверх по ноге. «Это гангрена… — сказал себе Яша. — Скоро я повидаюсь с Магдой…» Он щупал ногу, а опухоль ползла вверх, взбухая как тесто, о котором разглагольствовал парикмахер. «Интересно, когда они тут закрываются? Надеюсь, не скоро…»