Тенишев кивнул – он был рад такому внезапному окончанию разговора. Сзади уже открылась дверь.

По коридору Тенишев шел медленно, глядя, как под ноги плывет бесконечная ковровая дорожка.

Была оттепель. В мареве сырого воздуха проносились машины, разбрызгивая колесами жижу, месили мокрый снег прохожие, из булочной уборщица шваброй выкатывала целую лужу. Тенишев почему-то зашел в эту булочную, посмотрел на очередь у кассы и вдруг ощутил пугающую замкнутость помещения. Он повернулся к двери, но в нее входили и входили люди, и он с трудом, протискиваясь боком, выскочил обратно на улицу. На углу дома прогрохотал лед в водосточной трубе, и этот звук вывел Тенишева из оцепенения. Быстрым шагом он пошел по переулку – там, впереди, за поворотом, был дом Анны.

После звонка привычно застыла за дверью тишина. Вдруг Тенишев заметил у своих ног окурок, который он в прошлый раз ногой подбил под самую дверь. Значит, дверь открывалась, значит, Анна приходила сюда. Странная уверенность, что он увидит ее сегодня, успокоила Тенишева.

Дома он, не раздеваясь, стоял у окна и смотрел во двор. И почему-то вспомнил, как в детстве научился плавать. Он отошел от берега дальше, чем обычно, и вдруг провалился в яму – дно ушло из-под ног, и он погрузился с головой. Ужас ослепил его на секунду, он чувствовал, что не может всплыть, не может подпрыгнуть вверх: не было опоры под ногами. И вдруг почувствовал, что может двигаться не вверх, а в сторону, начал изо всех сил барахтаться, повернулся горизонтально и, хотя уже не хватало воздуха, боялся опустить ноги вниз. И встал на ноги, только когда вода была по пояс. Со страхом и удивлением оглянулся на воду, в которой еще поднимались пузырьки, и понял, что он – плыл, хоть под водой, но плыл. Страх смешался с восторгом, он долго сидел на берегу, вспоминая свои движения в воде, и думал, что сидит и учится плавать, – здесь, на берегу, медленно успокаиваясь.

Тенишев вспоминал разговор в гостинице не в словах, не в подробностях, а единым непонятным событием, которое уже откатывалось в прошлое, и впереди открывалось какое-то новое спокойное понимание. Вспомнилось, как сказала секретарша про обман, – и прошедший день показался наполовину состоящим из этого слова. Тенишев предчувствовал, что втягивается в новую для него жизнь, которая предлагает неизвестную раньше игру – не в слова, а в общий обман, скрываемый за большинством из них. И маленький грязный окурок, который он увидел рядом с дверью Анны, словно доказывал, что хотя и мало в жизни чего-то настоящего, но оно ярче и живее, чем все пугающие недомолвки и неясности.

На улице было промозгло и сыро. Уже смеркалось. Тенишев прошел мимо дома Анны, взглянув на темные окна ее квартиры. Подниматься он не стал, боясь опять услышать уже привычный звук звонка. Он загадал, что позвонит еще один раз и она ему откроет, и поэтому непроизвольно оттягивал эту минуту, чтобы в ней накопилось побольше надежды.

В ЦДЛ знакомый гардеробщик принял куртку, и Тенишев устыдился себя за то, что сразу хотел было дать старику денег за давнишнюю услугу.

– Спасибо, вы тогда мне здорово помогли, – сказал Тенишев.

– Доброе дело сделать – не пальто подавать. Самому приятно, – ответил гардеробщик.

Тенишев улыбнулся.

В фойе на диване сидел Панин. Он приветливо махнул рукой и поднялся навстречу.

– В учебной части мне сказали, что ты лекции пропускаешь. Что-то случилось?

– Да я не подряд пропускаю – так, иногда.

– Смотри, не надо их там злить. Да и не перегружены вы занятиями. Сколько лекций, по две в день?

Тенишев кивнул. Ему была приятна эта неожиданная встреча, приятен тон Панина, который, казалось, сам стеснялся, что делает Тенишеву замечание, как школьнику.

– А здесь с кем-то встречаешься?

– Да нет. Просто так зашел.

– Ну это никуда не годится. От скуки сюда ходить не следует. – Панин посмотрел на часы. – Что-то мой знакомый запаздывает. А я боюсь, что в издательство не успею. Ты не проводишь меня?

Они оделись и вышли на улицу. Панин сказал:

– Кстати, об издательстве. Собери сборник своих рассказов, отнеси туда – тебя хорошо встретят. Пока время идет, рукопись будет проходить рецензии, ты что-то сможешь дополнить в ней, изменить. Но главное, пусть она там начнет свой ход.

Тенишеву показалось, что Панин говорит не о нем: словно из какой-то неизвестной жизни были эти слова. Он вспомнил, что сегодня у него уже просили его рассказы – для прочтения. И неожиданно для себя Тенишев сказал:

– Конечно, это не обязательно говорить, но я рад, что попал к вам в семинар, правда. Я вам… доверяю. И знаю, что это глупо звучит, но мне нужен ваш совет.

И Тенишев вкратце рассказал о встрече в гостинице.

Панин помолчал.

– Ну, ничего страшного не произошло. Туда выдергивают многих – почему бы не тебя? Сейчас такое время – два года все говорят «перестройка», но никто не знает, что это такое. И в этой организации тоже нюхают воздух. Чувствуют, что силы уже не те, а работать приходится по привычке. Но все равно, главное – не показать свою слабость. Ты же не понимаешь, чего от тебя хотят. Занимайся своим делом. Если они и дальше будут приглашать на подобные встречи, скажи, что это тебя отвлекает от работы, а если им необходимы твои показания, пусть вызывают по повестке. Это должно подействовать, они должны сразу понять, что осведомителя из тебя не получится. И все-таки надо быть поосторожней. Не бери пока ни у кого читать никаких самиздатовских вещей – многое еще осталось формально под запретом. И есть хорошее правило, специально для таких случаев: не верь, не бойся, не проси. Тюремное правило, которое они сами и заставили против себя выработать.

– Я примерно так и думал, но не был в себе уверен. Сейчас – другое дело. Спасибо.

– Я думаю, все обойдется. Ты же понимаешь, в жизни может быть все – и большое горе, и большое счастье. Но сама жизнь все равно больше и значимее любого из своих проявлений. Это трудно объяснить, наверное, это можно только понять самому. – Панин усмехнулся. – Вот, сказал, как будто процитировал чью-то мудрость.

– Кажется, я это понимаю.

При этих словах Тенишев будто услышал внутри себя вопрос: «А как же Анна?»

Они остановились у ворот издательства. Панин протянул руку.

– И не затягивай с рукописью, – сказал он на прощание.

На обратном пути Тенишев ненадолго зашел в ЦДЛ, выпил коньяка, почему-то чувствуя неловкость перед Паниным, как когда-то в детстве, покуривая со сверстниками в лесу, чувствовал стыд перед отцом, хотя отец об этом ничего и не знал.

Ветер налетал из-за домов, раскачивал волнами троллейбусные провода, и странно было видеть над городом освещенные снизу рваные облака, похожие на нетающий дым. Тенишев шел и вспоминал слова Панина о жизни, которая всегда больше своих проявлений.