– Женаты?

– Нет. А что? Вообще-то мы пассажиры.

– Пассажиры, пассажиры. Я паспорт не требую. Не женаты, так поженитесь. Я же вижу. Хорошая девчушка.

– Спасибо.

– Ты ее маме спасибо скажи. А то привыкли тещ не любить. А куда едете?

– К моим.

– Долго там не держи ее. Говорят, вредная эта радиация. Ну иди, отдыхайте. Если чай нужен, сам приди.

Когда Тенишев вернулся, Анна так же смотрела в окно.

– А знаешь, у нашей проводницы есть дочь.

– Она сказала?

– Нет, я догадался. Она за тебя переживает.

– Как это? – встревожилась Анна.

– Просто ты ей понравилась. Ты нравишься всем… хорошим людям.

Анна грустно улыбнулась. Тенишев убрал сумки и начал возиться с постелью.

– Нет-нет, я сама все сделаю, не мешайся. Я позову.

Тенишев взял полотенце и вышел в коридор. Поезд уже летел вовсю, колеса стучали отчетливо, быстро мелькали близкие огни. По коридору прошел, заглядывая в открытые двери купе, толстенький человечек в спортивном костюме. Потом он вернулся, постоял рядом с Тенишевым, подмигнул ему и щелкнул пальцем по горлу. Улыбнувшись, Тенишев покачал головой. Человечек вздохнул, махнул рукой.

Тенишев подумал: «Хорошо бы так общаться со всеми людьми, которые мешают в жизни, – без слов, одними жестами. Покачать отрицательно головой этому чекисту, как там его зовут – Смирнов, Скворцов – и пусть бы он вздохнул, как этот толстяк. А ведь придется какие-то слова говорить…»

В туалете Тенишев посмотрел на свое отражение в зеркале. «В поезде, в грязном зеркале туалета, вдруг он увидел наконец свое счастливое лицо и понял, что счастье это скоро закончится», – почему-то подумал Тенишев отчетливо, словно записал слово за словом. И сразу испугался – почему, откуда появились в нем эти слова?

«Что за глупая привычка – слушать кого-то внутри себя», – вздохнул Тенишев.

– А мне выпить предлагали, – похвастался он, когда вернулся в купе.

– Тебя опасно отпускать. Сиди здесь и не выходи. А то пожалуюсь проводнице, – пригрозила Анна и вышла.

Стол был накрыт: бутерброды, яблоки, полбутылки коньяка – наверное, Анна захватила бутылку из холодильника. Тенишев сел и огляделся. Аккуратно выглядывали простыни из-под одеял, на подушке лежала какая-то домашняя одежда Анны.

Закончится только эта ночь, ясная радость поездки, и нечего мне переносить свой страх куда-то в будущее, успокаивал себя Тенишев, вспоминая те слова, которые прозвучали в нем перед зеркалом.

Он открыл бутылку, отпил глоток.

«Как я боюсь разговора про ее отъезд, разговора про этих чекистов, – думал он, глядя в окно. – Какая она естественная во всем, и почему есть другая жизнь, в которой ей плохо?» – и Тенишев вместе со скоростью поезда мысленно увеличивал расстояние до той, другой, жизни, которая осталась, как казалось, позади.

Он отпил еще, и вошла Анна. От того, что он по-детски испугался, застигнутый врасплох, они оба засмеялись.

Тенишев налил коньяк в стаканчики. Они чокнулись, глядя друг другу в глаза.

– Я раньше мечтал о том, что когда-нибудь вот так поедем с тобой – одни.

– Со мной?

– Да. Все же сбылось.

– А я не то чтобы мечтала, просто думала: может ли быть с другим человеком хорошо и ясно? Как сейчас. Я ведь пробовала в эти дни придумать что-то – забыть тебя – и поняла, что притворяюсь. И снежок этот в окно ты бросил, когда я и ждала…

– И я почему-то знал, что ты дома.

– Вчера я и вернулась. Жила все это время у матери. Хотела, глупая, чтобы и ты меня забыл. Ты обиделся, что я так исчезла?

– Ты не исчезла, я все время это чувствовал.

– Правда? И я чувствовала, что зря идет время, и устала терпеть его. А сейчас пустота исчезла, и даже кажется, что поезд так правильно и быстро едет, как никогда в жизни. А мне хочется говорить и говорить. А тебе не смешно меня слушать? Я мысленно с тобой говорила в эти дни, и сейчас мне кажется, что ты все обо мне знаешь.

Анна помолчала, потом грустно улыбнулась.

– Так на меня не похоже – говорю без остановки. Мне так стыдно, что я ничего тебе не сказала, пропала… Выхожу на кухню, а там на листке мое имя написано, и я почему-то испугалась, увидела себя со стороны и стала вспоминать, что было со мной до того, как мы встретились. Иногда так страшно вспоминать…

Тенишев внутренне напрягся. Он понял, что сейчас Анне необходимо выговориться – и он мог только слушать.

– Помнишь, ты меня встретил с отцом? В те дни я действительно впервые его увидела. Года два назад мать наконец сказала, что отец – итальянец. Он работал в посольстве, они с мамой встретились, и родилась я. Его сразу отозвали. Два года назад он приехал, встретился с мамой, хотел видеть меня, но она почему-то не разрешила. И вдруг у нее появились эти мысли: она захотела именно в Италию, хотя уехать отсюда могла ведь и раньше… Но у отца там семья, жениться на маме он не может, да и не хочет. А меня он хочет увезти, чтобы я там училась, жила. И мама поставила ему условие: чтобы он увез только обеих. Чтобы развелся, женился на ней фиктивно. Я не знаю этих подробностей. Когда она рассказывала мне об отце, то сначала намекала, что хорошо бы нам уехать, а потом уже стала и уговаривать. И никогда не давала мне встретиться с ним, хотя он приезжал несколько раз. И вот совсем недавно он разыскал меня сам, несколько дней мы встречались, гуляли по Москве. Отец меня так уговаривал, что я не смогла противиться, так жалко его стало – и подала документы на оформление. Я хотела только съездить к нему, посмотреть, как он живет, но мама совсем с ума сошла. Она ему такие сцены устраивала, что он пообещал прислать вызов и ей. Сейчас я не знаю, что делать. Мои документы оформляются, мать ждет вызова, а я уже и ехать никуда не хочу – знаю, что она останется в Италии, и мне придется бросать ее уже там.

– Но если она так хочет, может, сделай это для нее? Будете встречаться как-нибудь, раз в год, – робко вставил Тенишев.

– Да это невозможно! Отец боится ее там заполучить, особенно после всех скандалов! И кто мне разрешит отсюда к ней ездить раз в год? Не знаю, чем это кончится. Но это так, семейная проблема, не в этом дело. Я вспомнила последние годы и вдруг поняла, что моя жизнь совсем не принадлежит мне. Поняла, почему меня не приняли в институт, хотя я прошла по конкурсу. Потом подрабатывала оформительством, занималась в разных студиях, но в институт так и не брали. Потом, наверное, как раз после встреч матери с отцом меня стали приглашать… Для бесед в КГБ. Во всех подробностях изложили семейную историю. И стали обрабатывать – родина, патриотизм. Сначала я думала: они должны проводить такие беседы из-за отца, я должна слушать. Но потом они стали расспрашивать о моих друзьях… Я перестала ходить на их вызовы, сказала, что они меня могут только арестовать. После этого и начался весь этот ужас – звонки, эти страшные встречи на улице, в подъезде… И откуда у них времени столько, и людей? Помнишь, в буфете к нам пристал – это и есть мой, как они себя называют, куратор.