– Работает.

– И в четверг он тоже с вами гулял?

– Гулял.

– И в бане парился?

– Парился!

– А когда ты пошел домой, он еще оставался?

– Оставался.

– А он когда домой вернулся?

– Часа в два ночи…

– Пьяный?

– Пьяный, еще песни по дороге орал…

– А Самсонов с ним пришел?

– Не знаю. Может, и с ним…

– Очень хорошо! А‐ну, позови-ка его сюда, – Зверев подошел к двери и открыл ее.

– Зачем?

– Я ему те же самые вопросы задам и про ответственность за дачу ложных показаний тоже скажу! Так что зови соседа…

Плечи Щукина опустились.

– Не нужно никого звать.

– Что же так?

– Не был Самсонов с нами в бане. И в пивной, соответственно, тоже.

– А куда же он делся?

– Сразу после работы попрощался со всеми и куда-то ушел. Мы его звали-звали, а он ни в какую.

– А вернулся он во сколько? – Зверев все-таки прикрыл дверь.

– Не знаю я! Я его уже на следующий день встретил…

– С похмелья?

– Говорю же, не пошел он с нами! И никакого похмелья у него не было, только рожа разбитая. Встретились мы с ним в пятницу утром, и он мне сказал, что у него, похоже, сотрясение мозга, и попросил меня прикрыть его на работе. А еще попросил, чтобы, если спросит кто, я сказал бы, что он с нами и в бане, и в пивной отдыхал. Зачем ему это было, я не знаю…

– Ну что ж, о нашем разговоре никому, в особенности Самсонову, не то я тебе твое вранье припомню! Ясно?

– Ясно.

Зверев вышел из комнаты, спустился вниз и подошел к вахтеру, напустив на себя важный вид.

– Простите, товарищ! А вы здесь круглосуточно дежурите?

Мужичонка хмыкнул:

– Днем я почти всегда тут, а в одиннадцать часов, как говорится, «избушку на клюшку» и спать. Как же оно без сна-то? Мы ведь здесь только вдвоем дежурим, по очереди – я да сменщик мой Ванька. И дежурим тут, и живем туточки. Комната у нас для этого, соответственно, имеется.

Зверев понимающе кивнул и тут уже изобразил сочувствие.

– Тяжело вам, наверное, с таким графиком?

– Да уж нелегко, но мы привычные.

– А вас, простите, товарищ, как величать?

– Тумаков Василий Василич.

– Надо же, какое совпадение, я ведь тоже Василич.

Вахтер прищурился и коротко по-старчески хохотнул:

– Так знаю ж я это.

– Отку-у‐уда?

– Так ты же сам, сынок, мне удостоверение показывал, вот я и прочел.

– Ой, что-то я уже совсем забегался, вот и позабыл! А вы молодец, бдительно свою службу несете. Все-то вы успели прочесть и запомнить, прежде чем меня впустить.

Мужичок довольно оскалился:

– Так как же иначе? Иначе нельзя… Я еще и записываю всех: и кто чужой, и всех, кто режим не соблюдает.

Вахтер открыл ящик стола и показал Звереву засаленную тетрадку.

– Вот! Я здесь и фамилию вашу записал, и имя-отчество, и когда прибыли тоже.

– Ну вы и молодец, а теперь скажите, в четверг, точнее, в ночь на пятницу ведь тоже вы дежурили?

– Я.

– А не помните, в тот день дежурство у вас спокойное выдалось? Наверное, отсидели день и, как вы там сказали, «избушку на клюшку»?

– Да какое там! У нас же в тот день получка была, так наши оглоеды всю ночь мне спать не давали! Обычно так по праздникам бывает или в пятницу, а тут четверг тоже неспокойный выдался.

– А как же с теми, кто после одиннадцати является?

– Так стучат они мне в окошко, я встаю и впускаю их.

– А в ту ночь многие после одиннадцати пришли?

– Да человек десять-пятнадцать. Если хотите, про всех скажу – кто и когда, говорю же, они у меня все записаны.

Зверев взял тетрадку и прочел, что Самсонов в четверг пришел в двенадцать тридцать.

– Скажите, а те, кто той ночью пришел, подвыпившие небось были?

– А как же, однако не все. Были и такие, кто тверезый явился…

– А кто? Не помните?

Вахтер наморщил лоб.

– Погоди-ка, сейчас припомню… Кондратьев из шестнадцатой, Генка Мельник, Харитонов Иван и Димка Самсонов из тридцать первой. Димка, к слову, с разбитой рожей в тот день пришел…

– Трезвый и с разбитой рожей? Напали на него, что ли? Может, хотели деньги отнять? Он ведь в тот день, наверное, тоже зарплату получил?

Вахтер только махнул рукой.

– То, что получил – знаю, а вот напал на него кто или нет… Не спрашивал я этого у него. А ежели бы и спросил, то вряд ли бы он мне ответил. Димка у нас не особо разговорчивый.

Зверев понимающе кивнул, задал лысому вахтеру еще несколько вопросов на отвлеченную тему, попрощался и вышел из общежития.

Когда Павел Васильевич вернулся домой, было уже темно, но он все же позвонил Костину. Тот сообщил, что тоже не тратил время зря и пообщался с двумя работниками моторемонтного завода, которые также подтвердили, что в четверг Самсонова с ними ни в бане, ни в пивной не было.

Когда на следующее утро Веня, весь взмыленный, влетел в кабинет, он весь сиял.

– Катя пришла в себя! Я говорил с ее лечащим врачом, и та сказала, что кризис миновал и теперь все будет хорошо.

Веня схватил налитый доверху графин с водой и прямо из горлышка выпил из него едва ли не половину, потом сел на стул и вытер рукавом вспотевший лоб. Евсеев и Горохов, сидящие на своих местах, тут же вскочили и принялись поздравлять молодого опера, Зверев же продолжал задумчиво смотреть в окно.

– Василич, – возмутился Веня. – Хватит витать в облаках. Ты слышал, что я сказал?

– Что? – майор вздрогнул и тупо уставился на Костина.

– Говорю же, Катя пришла в себя!

– Она может говорить? – невозмутимо спросил Зверев.

Веня надул губы:

– Это для тебя самое главное?

– Нет, конечно. Я рад, что с Катей все в порядке. Так она может говорить?

– Думаю, что может, но к ней пока не пускают. Врач сказала, что, может быть, вечером смогу ее навестить.

Зверев поднялся и протянул Вене групповое фото футболистов псковского «Спартака».