В новостях по всем каналам — Гриша.

Гриша отказался от миллиона долларов.

По всем каналам — Перельман получил миллион долларов за решение одной из семи задач тысячелетия, Перельман отказался от миллиона долларов, почему он отказался от миллиона долларов?

Когда Грише весной присудили премию за доказательство гипотезы Пуанкаре, в прессе была довольно сдержанная реакция, — ах, гипотеза Пуанкаре… а что такое гипотеза Пуанкаре… не объясняйте, это не интересно… Гипотеза Пуанкаре крайне далека от народа. Даже о теореме Ферма слышали больше людей.

А сейчас!

Деньги!

Потому что людей по-настоящему интересуют только ДЕНЬГИ!

Деньги, поэтому все чрезвычайно возбудились — хотят знать, как это — отказаться от МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ!

Гриша не дает интервью, и никто не знает, почему. А я знаю.

Я сказала маме — я знаю, почему Перельман не дает интервью.

Мама тут же вспыхнула:

— Это звучит крайне самонадеянно, что ты можешь знать о ТАКОМ человеке?

…Да?.. А сколько времени я провела, слоняясь по двору Дворца пионеров около огромных елей? У входа в корпус, в котором был маткружок? Или поджидая Леву в коридоре у аудитории? Пока они решали свои задачки? Гриша был вместе с Левой в маткружке. Если встретить женщину, которую знала девочкой, то это совершенно незнакомый человек, все эти детские бантики-секретики-косички не имеют к этой взрослой женщине никакого отношения. А мальчики не меняются, мальчики сразу навсегда. Тем более Гриша.

Лева ходил в маткружок два раза в неделю, два раза в неделю умножить на девять учебных месяцев умножить на два года — равно вечность. Так вы меня спрашиваете, откуда я знаю за Гришу?

Вот черт, какой прилипчивый этот одесский говор!

Я только что закончила писать серию, где действие происходит в Одессе. Не уверена, что в Одессе есть люди, говорящие с «одесским» акцентом. Не уверена, что в природе вообще есть такие люди! Но в сериале все должны говорить именно так — это требование редактора.

Потом я много раз видела Гришу в 239-й. Я вот только не помню, учились они с Левой в одном классе или в параллельных. Но на стенах 239-й школы на втором этаже они до сих пор висят рядом как победители всех олимпиад на свете. В этой школе галерея победителей олимпиад, как галерея героев войны 1812 года в Эрмитаже.

Для того чтобы поступить в маткружок, нужно было сдать экзамен. Родители в коридоре говорили, что конкурс в маткружок больше, чем в университет.

Фира с другими бледными от волнения родителями сидела в коридоре, а я пошла в аудиторию вместе с Левой, — просто от любопытства. Кроме меня там были одни мальчики.

Это было так интригующе не похоже на школу! Каждому выдали листок с задачами, мальчики сидели за партами и решали задачи, а за столом перед ними сидел ТОЖЕ МАЛЬЧИК, на вид десятиклассник. Я потом узнала, что он студент университета. Наверное, у него было такое не учительское лицо, не скучающее и склочное, а смущенное и счастливое.

Всего было 10 задач. Первую задачу я помню: «Сколько детей должно быть на первом занятии в маткружке, чтобы по крайней мере трое из них не знали друг друга?»

Лева подошел к преподавателю первым, сдал свой листок. Я сдала листок вторая, сразу за Левой. Подошла к столу, сказала: «Извините, я, кажется, не туда попала… можно мне уйти?..»

Родители в коридоре бросились к Леве — ну, какие задачи?

Лева сказал — ерунда, легкие, и рассказал первую задачу: «Сколько детей должно быть на первом занятии в маткружке, чтобы по крайней мере трое из них не знали друг друга?»

— Сколько? — взволнованно закричали родители.

— Шестеро, — сказал Лева.

Когда мы пришли домой, папа сказал, что эта задача — частный случай теории Рамсея или теоремы Рамсея, точно не помню. Странно, что я вообще это ПОМНЮ… Наверное, потому что «теория Рамсея» звучит красиво и загадочно.

Лева два раза в неделю ходил в маткружок, а меня тетя Фира отдала в клуб биологов на орнитологию. Меня не интересовали птицы, и у меня была музыкальная школа, но мамины ссылки на музыкальную школу не помогли. Тетя Фира хотела, чтобы мы с Левой возвращались домой из Дворца вместе. Как будто Лева сам не мог выйти из Дворца, перейти Фонтанку по Аничкову мосту, повернуть на Рубинштейна!

В клубе биологов читали лекции про миграции птиц, про гнездование. Птицы вьют гнезда из соломинок, из травинок, из веточек, из пуха. Про повадки голубоногой олуши.

Лучше бы Лева просто сдавал меня в гардероб, и я бы хранилась там, как мешок с тапками, пока он решал задачи!

Я прогуливала, в хорошую погоду болталась на улице около огромных елей, а в дождь и мороз сидела в коридоре около Левиного класса.

В седьмом классе Лева уже сам ходил в маткружок, и я получила свободу от голубоногой олуши и красноклювых ткачиков, и — и — между прочим, детские обиды сохраняются на всю жизнь! Я до сих пор обижаюсь на тетю Фиру за голубоногую олушу.

… А комплексы?! Не исключено, что все мои комплексы из-за олуши.

Во время занятий маткружка родители сидели в коридоре. Они делились на инженеров и просто родителей. Инженеры обсуждали ход решения какой-нибудь особенно сложной домашней задачи, а просто родители подслушивали инженеров и пытались понять, правильно ли их ребенок решил эту задачу. И все нервно поглядывали на дверь аудитории, — волновались, сколько их ребенок решит задач на сегодняшнем занятии.

Я тогда, конечно, не понимала, почему все родители относились к маткружку так трепетно, так гордились, что их дети прошли вступительный конкурс и дважды в неделю упоенно решают задачки. А они НАЧИНАЛИ. Тетя Фира объясняла: маткружок — это путь. Маткружок-олимпиа-ды-239 школа-университет. В кружке было много евреев, и для них это был вопрос жизни и смерти, еврейским детям без этой цепочки поступить в хорошие вузы было сложно, а в университет невозможно. Но русские тоже так относились.

Папа говорил, такого высокого уровня раннего математического обучения не найти во всем мире, в общем, наши семьи ценили этот кружок, как будто это Гарвард.

… А голубоногую олушу они совсем не ценили.

Психоаналитическая идея, что комплекс неполноценности развивается в детстве как следствие детских обид, не ерунда. Я росла на фоне гения. Обо мне в наших семьях говорили — при мне — болтушка, с утра до вечера смотрит телевизор, бесконечно пишет какую-то ерунду в тетрадке, обожает сплетни. Семейная оценка — так себе. Второе место на конкурсе пятых классов в районной музыкальной школе. Кстати, второе место на конкурсе пятых классов было моим единственным взлетом, в дальнейшем я больше никогда не поднималась ни на один пьедестал.

Мама называла меня «мой глупый кот». Я писала ей записки и подписывалась «твой глупый кот». Я признавала, что я — ГЛУПЫЙ КОТ.