А в ранней редакции есть и такие строки:

Тайна утаенной любви Пушкина – в его поэзии. А свидетель «встречи» Лермонтова и Пушкина – величавый Эльбрус. А о том, что оба поэта были страстно влюблены в природу Кавказа, говорят гениальные стихи.

Чувствовала ли я тогда, занося в дневник эти строки, что буду снимать фильм о Пушкине и Марии Волконской? Что это станет моей судьбой на многие годы? А кольцо, переданное Пушкиным Марии, будет моим талисманом.

Мама Лермонтова

Мой первый съемочный день в павильоне на «Мосфильме». Декорация усадьбы Тарханы точна и насыщена живыми деталями. По правде сказать, я жалела поначалу, что мы не снимали внутри музея, в самой, подлинной усадьбе, но вот теперь не жалею. Декорация тепла, естественна, обжита. Несколько раз в этот день я подходила к измученному трудами Виктору Юшину и хвалила павильон. Мебель, занавеси, пол и потолок, детская лошадка, зеркала, портреты отца, матери и бабушки Лермонтова, живые цветы на окнах, рояль и ноты – любая деталь к месту, она украшает кадр и в то же время функциональна.

Вошла в детскую, в постели лежит трехлетний Мишенька – Вова Файбышев. Сыграли с ним сцену его болезни. Удивительно, но Володя все понимал. Он послушно закрыл глаза, глубоко дышал, судорожно шевелил головкой, как в бреду, и даже постанывал. Он так входил в роль, что мне его приходилось каждый раз останавливать.

Над просторной деревянной кроватью два портрета: Пушкина и Марии Михайловны – мамы поэта (портрет написан с меня и с учетом её облика).

Зажгли свечу, за зеленым экраном вспыхнул желтый огонек в черном траурном круге, на столе в хрустальном стакане – вода. Мишенька мечется в бреду. Мне подают мокрый платок, я прикладываю его к головке.

Следующий кадр снимаем в гостиной. Ссора, из-за которой и заболел Мишенька. Я стою у рояля, беспомощная среди разразившегося скандала. Арсеньева-бабушка, ее играет моя мама, предъявляет своему зятю (Борис Плотников) какие-то письма, они оба кричат. Письма разлетаются в клочья. Я плачу. Ко мне подходит муж, пытается что-то сказать, но я не в состоянии его слушать, только вырывается:

– Что же вы со мной делаете…

И неожиданно вижу лицо трехлетнего Мишеньки.

…Сидела одна в темной лермонтовской комнате и собиралась. Сосредоточилась на мыслях о детях. Мимо в костюме Лермонтова прошел Ванюша, он видел мою собранность и не стал ко мне подходить. Что-то было в его фигурке, невероятно значительное для меня. Душевное и духовное. Мальчик, несущий в девять лет понимание многих внутренних законов.

После первого дня съемок Борис Плотников поцеловал мне руку, в его глазах светилась благодарность. Я тоже чувствую контакт с большим актером. У Плотникова невероятно подвижная духовная структура – недаром за него так билась Лариса Шепитько, чтобы именно он сыграл Сотникова в «Восхождении».

Маме играть было сложнее всех. Она не могла не уважать свою героиню – бабушку Лермонтова, которая, конечно, безумно любила внука и боролась за его здоровье. Но Николай трактовал Арсеньеву как разлучницу отца и сына, виновницу чуть ли не всех несчастий Лермонтова. Думаю, что у обоих несколько субъективная оценка Арсеньевой, что, конечно, неизбежно.

С утра тщательно сделали мне прическу, опираясь на портрет матери. А в актерских комнатах уже ждало новое платье. В гостиной зажгли утренний мягкий свет, и платье заиграло, засветилось. Николай посмотрел на меня через глазок камеры и успокоился.

Я взяла на колени маленького Вовочку – трехлетнего Лермонтова – с такими же, как у поэта, удивленными глубокими черными глазами. Мы играли сцену, где мама будущего поэта играет на рояле и поет своему сыну. Лермонтов не помнил мотива и слов песни, но воспоминание об этом эпизоде пронес через всю свою недолгую жизнь.

Из окон падали лучи, наполняя гостиную золотистым светом. На коленях у Марии Михайловны в белой ночной рубашке сидел Мишенька и слушал, слушал чарующие, волшебные звуки, льющиеся из-под рук любимой матери. Звуки уносили его в беспредельность, говорили о красоте мира, пророчествовали жизненную драму, готовили к творческому подвигу. В глазах трехлетнего Миши блестели слезы, он тихонько обернулся на мать. Мария Михайловна пребывала во власти музыки – в ней было все несбывшееся и пророчество скорого ухода из жизни.

В этот же день снимался Ванюша. Ему пришлось повторить сцену, которую он так хорошо сыграл на пробе. Девятилетний Миша Лермонтов сидит в той же гостиной за тем же роялем. Вещи сохраняются дольше, чем люди. Он прикоснулся к клавишам, и в душе зазвучала мелодия, слышанная тогда на коленях у мамы. В глазах его загорелись слезы и потекли свободными ручейками по лицу. А он смотрел перед собой и видел пустую комнату, из которой навсегда ушла его мама.

Второй эпизод Ванюша сыграл на лестнице, ведущей наверх, в детскую.

Внизу, под лестницей, Арсеньева получила страшное известие о гибели брата Дмитрия.

– Убили, убили Митеньку, убили! – кричит она, не в силах совладать с собой.

Маленький Миша делает несколько шагов по лестнице, ноги его подкашиваются, в глазах – слезы страдания и боли. Он опускается на ступеньки и смотрит перед собой невидящими глазами.

Едем домой, Ваня радуется – удалось сыграть самому, и слезы были, он вновь и вновь переживает момент съемки. Да, рано к нему пришла эта радость актерского самопостижения – ощущения творчества, заложенного в тайниках собственной души и сердца.

Потеря

Вечером позвонила Герасимовым, чтобы объяснить, почему я не была на занятиях во ВГИКе. Последние два года я помогала Герасимову в качестве педагога по мастерству актера.

К телефону подошла Эмма, племянница Тамары Федоровны. Говорила невнимательно, думала о другом: Сергею Апполинарьевичу стало плохо с сердцем, его увезли в больницу.

Всю ночь я не спала, думала об учителе, сказала вечером Коле о его болезни, решила во что бы то ни стало попасть к нему, чтобы поддержать, может быть, написать письмо. Ночь шла – я все думала и думала. Даже расстроилась к утру, что буду невыспавшаяся в кадре.

С утра готовилась к сложным кадрам – рождения Миши. Волосы распустили, я надела простую белую рубашку. Ждала в актерской комнате. Нужно было позвонить домой, чтобы вовремя привезли Ванюшу. К телефону подошла моя подруга Алла, по ее голосу я поняла: что-то случилось.

– Герасимов…

– Что? Что? – закричала я в трубку.

– Герасимов умер!

Я вскрикнула, нахлынули удушающие слезы. Положила трубку.

Боль невыносимая. Иду по длинным мосфильмовским коридорам, не пряча слез, да это было бы невозможно. Меня окликает Виктор Юшин: «Наташа, что случилось? Что с тобой?» Но я не могу отвечать, прохожу мимо, вхожу в декорацию Лермонтова, иду по анфиладам комнат в детскую к Коле. Беру его за руку и, рыдая: