Британско-советские отношения осложнились после всеобщей забастовки в мае 1926 года, поскольку советская поддержка стачечного движения усиливала страх перед «красной угрозой». Большинство британских консерваторов, в отличие от германских националистов времен Веймарской республики, видели в Советском Союзе непримиримого и неисправимого врага. Со своей стороны, многие большевистские референты считали Британскую империю главным врагом Советского Союза, а кризис в отношениях с Великобританией, наступивший в 1927 году, стал главным фактором «военной тревоги» того же года. 12 мая большой отряд британской полиции совершил «налет» на экстерриториальные владения «Аркоса», советского торгового представительства в центре Лондона, с целью изъятия документов и стремясь подтвердить наличие шпионской деятельности со стороны СССР. В результате скандала правительство С. Болдуина аннулировало англо-советский торговый договор 1921 года и разорвало дипломатические отношения с СССР вплоть до лета 1929 года. В это же время советское правительство проводило аресты и казни граждан, обвиненных в шпионаже в пользу Англии{265}. Отъезд большого количества советских граждан в результате рейда против «Аркоса» был лишь самым прямым следствием кризиса, сказавшегося на деятельности лондонского Общества дружбы. Хелен Кроуфорд, члену германского Общества друзей и одновременно члену ЦК Коммунистической партии Великобритании, вменялось в обязанность отчитываться перед Москвой о внутренней ситуации в стране; в 1927 году она трижды коротко информировала Каменеву о состоянии дел в лондонском Обществе. В частности, Кроуфорд сообщала, что после рейда на «Аркос» финансовое положение Общества стало очень сложным, поскольку в основном оно финансировалось советскими организациями и посольством в Лондоне. Теперь же Общество пользовалось лишь «незначительной поддержкой представителей культуры в Лондоне», не обладало контактами за пределами столицы и «практически не представляло никакой ценности»{266}.

В 1928 году Каменева признавалась, что «абсолютно не представляла себе», как тратилось денежное пособие в 300 фунтов стерлингов в год, которое ВОКС предоставлял английскому Обществу, — сумма большая, чем получало общество дружбы в любой другой стране. Во всех документах Общества этого периода рефреном проходит жалобный мотив о долго подготавливаемой и несостоявшейся мобилизации, что не мешало Каменевой надеяться на активизацию его работы. После дела «Аркоса» ВОКС стал гораздо внимательнее относиться к защите Общества от обвинений в коммунистическом влиянии, и к лету 1930 года даже на фирменном бланке Общества было указано, что оно является «неполитической — неидеологической — непропагандистской» организацией. Но британское Общество дружбы не могло решить свои финансовые проблемы с помощью членских взносов — даже на фоне возросшей симпатии к СССР в период Великой депрессии и Народного фронта. На бумаге количество членов Общества достигло 1700 человек, причем 1000 из них числились во вновь созданных по всей стране филиалах, включая целый ряд новых приверженцев из числа выдающихся деятелей, таких как Беатрис Вебб и «красный» настоятель Кентерберийского собора преподобный Хьюлетт Джонсон{267}. Народный фронт способствовал созданию благоприятных условий для привлечения сторонников-некоммунистов в Общество дружбы. Однако в глазах посла И.М. Майского, который был надежным и преданным сотрудником Каменевой и ВОКСа в 1920-х годах, ситуация в международной политике делала более полезным привлечение консерваторов из дипломатической среды. В своих обширных дневниковых записях между 1934 и 1939 годами И. Майский сосредотачивал внимание на внешнеполитических делах, а о ВОКСе упомянул лишь однажды. Более того, упоминая о ВОКСе, он высказал мысль о планируемом вовлечении «более солидных и политически менее радикальных представителей английской интеллигенции» в орбиту советского влияния. Таким образом, общества дружбы становились жертвами двойственной политики: с одной стороны, предусматривалось, что они должны вести в основном идеологическую работу; с другой — их обязывали отделиться от Коминтерна и местных компартий, в то время как дипломаты были заняты откровенно иными заботами.

В Париже в начале и середине 1920-х годов дипломатическая и политическая ситуация была менее благоприятна для СССР, чем в Берлине или даже Лондоне, и было меньше организационных форпостов, чем в этих двух столицах. Советская культурная дипломатия сталкивалась во Франции с более сложным отношением к себе со стороны прессы и представителей интеллектуальной среды, чем, например, в Германии или Чехословакии. Однако позднее появление стабильного общества дружбы во Франции — это отражение и той непоследовательности, к которой приводил поиск ВОКСом разнообразия «буржуазных» партнеров, начиная от влиятельных нелевых до пламенных сторонников большевизма, усугублявшейся к тому же внутренними распрями в среде французских интеллектуалов и советскими организационными провалами.

И во Франции, и, к примеру, в США общий политический климат для работы советских организаций был сложным: непризнание СССР до 1933 года в случае с США, особенно сложный характер отношений (в сравнении с другими «великими державами») даже после признания в 1924 году в случае с Францией и враждебная кампания под лозунгом «красной угрозы» в прессе обеих стран{268}. Предпринималось не менее трех попыток создать общество дружбы во Франции, в ходе которых были организованы: недолговечная ассоциация «Новые франко-русские отношения» (Nouvelles amitiesfranco-russes, 1924), научный комитет, ответственный за сближение и первоначально связанный с советской Академией наук и французским Министерством общественного образования (1925), и, наконец, общество «Новая Россия» (Russie neuve), созданное лишь в 1928 году, после ряда неудачных попыток и задержек. В первое общество входили влиятельные представители политической элиты, подобные тем, кого так обхаживали советские работники в Германии, но эта ассоциация быстро распалась. Второе состояло из ученых, с которыми был налажен контакт в связи с подготовкой 200-летнего юбилея советской Академии наук; оно почти совершенно игнорировало ВОКС и подозревалось в тесных связях с французскими государственными учреждениями{269}. Что касается «Новой России», то некоторые именитые интеллектуалы, привлеченные к ее работе в 1927 году, в частности писатель Жорж Дюамель, а также знаменитый славист Андре Мазон, оказались слишком независимо мыслящими и недостаточно мотивированными в нужном направлении.

В конце 1927 года референт ВОКСа по Франции Цецилия Рабинович сообщала, что сочувствующие из числа левых были бы более надежными партнерами, чем «слишком известные представители интеллигенции». Один историк приводит это замечание и факт организационных неудач во Франции в качестве доказательства того, что советская сторона требовала от своих агентов искать партнеров покладистых, идеологически выдержанных. Здесь верно то, что воксовский — часто неадекватный — рецепт косвенного влияния на общества дружбы основывался главным образом на близких контактах с дружественным руководством и тайных связях со специально отобранными уполномоченными. Также верно и то, что количество коммунистов среди активистов французского общества «Новая Россия» увеличилось в 1930-е годы по сравнению с 1920-ми. Характерно, что, хотя число членов указанных обществ временами превышало 1000 человек, самое большее 50 из них можно было считать «активными», и референты ВОКСа симптоматично указывали на наличие «декоративного» элемента организационной структуры этих объединений{270}. На самом деле во Франции, как, впрочем, и везде, продолжался поиск влиятельных лиц разных политических взглядов, к мнению которых прислушивались, а не просто рядовых членов или послушных «винтиков». Кроме того, предыдущие провалы во Франции, такие как прекращение деятельности не имевшей успеха ассоциации в 1924 году, были вызваны не разочарованием советской стороны в неподатливых партнерах, поскольку именно среди них были, по мнению одного из представителей ВОКСа, «виднейшие французские] политики и ученые». Основной проблемой во Франции были постоянные раздоры между разными группами французских ученых, публицистов и интеллектуалов. Каменева возмущалась лаконичностью своего уполномоченного в Париже, который, будучи в должности главного советника посольства по правовым вопросам, признавался: «Я никак не могу узнать», почему общество дружбы распалось{271}.[22]