— Подожди, подожди. — Я тоже перестал что-либо понимать. — Давай сначала. Она же уехала к родителям.

— Да никуда она не уехала. Сидела во дворе на лавочке, ждала, когда я выйду, чтобы ехать домой, и прекрасно видела, как я вытаскиваю от тебя Ольгу. А потом поймала машину и поехала за нами. Ты же знаешь Наталью.

— Знаю, — вяло пробормотал я, уже совсем ничего не соображая.

— А я, выходит, не знаю и не знал. Ладно, пока. Пора идти завтракать.

— Поздновато завтракаете, — сказал я и повесил трубку.

Благопристойность, благопристойность и еще раз благопристойность! Вот то единственное, что движет Натальей. Не было никакой безобразной сцены ночью, Денис не швырял ей в лицо «ненавижу», она не выбегала в слезах от меня, не караулила Дениса на лавочке, не вываливала на Ольгу кучу сплетен только для того, чтобы еще кто-то, кроме нее, знал, что его не любят. Просто с Ольгой случился небольшой припадок на нервной почве, и Наталья, как лучшая подруга, всю ночь успокаивала ее, кормила лекарствами, вместе с горячо любимым мужем оказывала неотложную помощь на дому и теперь чинно готовит завтрак у нее на кухне. Так это должно выглядеть. Или я совсем не знаю Наталью, как Денис, который с удивлением обнаружил нерасшифрованные иероглифы в натуре человека, с которым прожил двадцать лет и к которому, как выяснилось прошлой ночью, так нежно все эти годы относился. Денис был проще Натальи. В их танце вела именно она. И теперь ее коленца стали для него слишком затейливы.

С этого дня началась полная мутотень. Ольга всю без остатка отдала себя скорби. В этой своей скорби она была на редкость последовательна, как хорошая хозяйка, которая, начиная готовить обед, точно знает, что сначала надо поставить на огонь бульон, а только потом чистить овощи. Ольга всегда была хорошей хозяйкой и к бытовым проблемам подходила основательно и рационально. Измену Виктора она воспринимала именно как бытовую проблему. Загулял — надо вернуть. Способов масса. Ей в голову не приходило задаться вопросом: а если у него любовь? а если это его судьба? а если это вообще не бытовая проблема? если это из нематериальной области? а может, посторониться? не путаться под ногами со своими половниками? Но ничего подобного Ольге в голову не приходило, как не приходило и то, что ее, Ольгу, Виктор мог элементарно не хотеть. И она начала действовать.

Во-первых, она взяла отпуск, чтобы ничто не мешало ей стонать и метаться. Во-вторых, она села на телефон. С помощью телефона Ольга создавала общественное мнение в свою пользу. Она обзванивала по кругу всех знакомых — сначала Наталью (Наталью эта дура после ночного доносительства определила в свои лучшие подруги под грифом: «Вот вы мне все врали, а она одна сказала правду из лучших побуждений, теперь я доверяю только ей»), потом меня, Женю с Гришей, маму, двоюродных сестер и братьев, племянников, подружек с работы, — всем жаловалась на свое бедственное положение, всхлипывала, подвывала, рассказывала, какой Виктор замечательный человек, только очень не приспособлен к жизни, так что любая (многозначительное молчание) может его окрутить, он же сам не чает, как выбраться из цепких лап, мечтает вернуться к ней, Ольге, а когда она звонит, печально вздыхает в трубку, но ничего не может ей сказать, потому что Она (еще более многозначительно, с ударением на «о») ведет за ним круглосуточную слежку, в то время как Ольга, может быть, в самое ближайшее время наложит на себя руки, чтобы Виктор понял всю силу и глубину ее любви, и тогда она умрет спокойно, зная, что после ее смерти он будет страдать всю жизнь. Общественное мнение вежливо выслушивало Ольгу и, кладя трубку, чувствовало мучительную неловкость, как будто кто-то произвел в публичном месте неприличный звук, а стыдно почему-то окружающим. Один раз я не выдержал и спросил Ольгу, мол, самое ближайшее время для наложения на себя рук — это когда? Ольга печально помолчала, а потом сказала, что если меня действительно интересует ее судьба, то она сообщит мне об этом заранее.

— Не забудь, пожалуйста, — серьезно сказал я. — Я буду тебе очень благодарен.

Между тем слежка имела место. Разумеется, не со стороны Алены. Ольга не оставляла Виктора своим вниманием. Приезжала рано утром к его дому, провожала до мастерской, там, хоронясь в темных углах дворов и подворотен, торчала целыми днями, дожидаясь, когда Виктор выйдет, чтобы следить дальше — куда, зачем, к кому, во сколько и на какой срок он отправляется. Не знаю, замечал ли Виктор, что находится под прицелом. Думаю, да, замечал. Но ни мне, ни Денису об этом не рассказывал. Особенно внимательно Ольга следила за посещениями мастерской Алены. Кроме всего прочего (как часто приходит Алена, как долго остается), ее интересовало, чем Алена кормит Виктора. Для этой цели она подглядывала в то самое, знакомое мне, полуподвальное окно. Выяснялось, что Алена не кормит Виктора ничем, кроме бутербродов. Иногда варит вермишель и пельмени.

— Она его уморит! — кричала Ольга в трубку, когда вечером звонила кому-нибудь из нас. — Опять пельмени! Я вне себя от злости! Она просто использует его! Подло, гадко использует! Тянет деньги! Если бы не деньги, он на фиг был бы ей не нужен!

В ее голосе чувствовалось тяжелое недоумение: как же так, променять ее супчики и мясо по-французски на готовые пельмени! Так не бывает! Чем же может быть лучше Та, если у нее в арсенале одни готовые пельмени? Чем она взяла? Каким образом переплюнула Ольгу? Рушились устои и приоритеты. Мир вставал с ног на голову.

— Да ты что! — пытались увещевать ее мы. — Какие деньги? Кто тянет? Ты что, Алену не знаешь?

— Выходит, не знаю! — визжала Ольга. — А только я своими глазами видела ваучеры в пятизвездочный отель! И билеты на самолет! В Италию! Думаете, на какие шиши они едут! Это она его денежки транжирит! Я никогда… никогда себе не позволяла! Он никогда… никуда со мной… — И Ольга начинала рыдать.

— А… откуда ты знаешь про ваучеры и самолет? — осторожно спрашивали мы.

Оказывается, Ольга через окно пробралась в мастерскую Виктора и рылась в его бумагах… Заодно проверила содержимое холодильника и состояние воротничков его рубашек, вымыла кисти, навела порядок на столе, отдраила пол и выбросила мусор. Ну, и кое-что по мелочи вроде стирки постельного белья, трусов и маек. Что тут сказать?

Иногда Ольга звонила самому Виктору.

— Скажи мне что-нибудь хорошее! — замогильным голосом завывала она. — Ну скажи! — Виктор молчал. — Я знаю, — выла Ольга. — Я нужна тебе. Ты просто не можешь себе в этом признаться. Ты не готов к серьезным решениям? Ничего, любимый! Я буду ждать. Я буду ждать всю жизнь. Ты можешь быть уверен в моей любви!

Виктор бросал трубку. Через два дня Ольга звонила снова, требовала серьезного разговора и предлагала Виктору немедленно принять решение в ее пользу, потому что она чувствовала, всем сердцем чувствовала: решение давно принято, только он никак не соберется с силами сообщить о нем Алене, чтобы не травмировать ее. Виктор орал. Ольга рыдала.

Я никак не мог взять в толк: она что, действительно пытается Таким образом его вернуть? Она что, искренне верит в волшебную силу вегетарианских супчиков? Или в то, что он любит ее? Конечно, «я сам обманываться рад» и все такое прочее, но не до столь же идиотической степени! В какой-то момент она, видимо, решила, что Виктор — ее собственность. Да что там собственность — недвижимость! Свои отношения с безвременно улепетнувшим мужем Мишенькой она строила по тому же принципу. Этот принцип назывался «оккупация личности». Вообще-то она как человек, воспитанный в гуманистических принципах, была против любого насилия над личностью. Но относительно мужа… или там любимого мужчины… как-то принципы почему-то теряются, когда речь заходит о собственном муже. Как-то почему-то в этом случае начинают действовать другие законы — законы джунглей. Это мое — не тронь! Загрызу! Ольга мечтала, чтобы у нее на Виктора (а раньше и на Мишеньку) имелся какой-нибудь документ, кроме брачного свидетельства. Дарственная, к примеру, или купчая, или завещание, на худой конец акт о взятии Виктора в бессрочную аренду. Виктор был для нее тем же, чем для американцев была Аляска, разве что дивиденды она хотела получать с этой золотоносной жилы нематериального свойства. Она была по-своему бескорыстна. Ведь кусочек души — это такая малость. Дым, эфир, воздушные потоки. Просто даже не считается.