Ни в коей мере не переоценивая масштабы радикализации, а тем более полевения широких демократических масс в США в годы «нового курса» – рабочих, фермеров, средних городских слоев, интеллигенции, молодежи, тем не менее следует сказать, что достигнутый ими уровень осознания природы общественных противоречий в национальном и международном масштабе и решимость переломить не контролируемый ими ход событий представляли собой качественно новый элемент всей общественно-политической обстановки в стране. Не считаться с этим в условиях расширения борьбы за Народный фронт во многих странах Европы и Америки на фоне роста экономики в СССР и неопределенности перспектив для США Рузвельт не хотел, да и не мог, несмотря на яростные атаки тех, кто находился справа.

Полоса социально-экономических реформ в США, хронологически охватывающая почти целое десятилетие 30-х годов и обычно связываемая с именем Франклина Д. Рузвельта, вошла в историю страны как эпоха «нового курса». Однако на деле, разумеется, ничего принципиально нового в том, что сам Рузвельт первоначально собирался осуществить, не было. Дело было в другом. Если воспользоваться мыслью Альфреда Вебера, высказанной им в начале 1918 г. по поводу Вудро Вильсона, суть происходившего заключалась в способности Рузвельта пробудить и выразить настроения народа подобные тому воодушевлению, что испытывали крестоносцы, придав им соответствующую идеологическую форму {1}. Структурно обусловленный факт, таким образом, обретает с течением времени в ходе трансформаций законченный вид подлинной революции сверху. Явление типичное для многих стран (вспомним Бисмарка или Наполеона III), хотя этот общетеоретический вывод предполагает в каждом отдельном случае выяснение ряда специальных моментов, как то: в результате действия каких исторических сил вызваны к жизни глубокие преобразования, осуществленные на почве данного общественного уклада, но открывающие в нем новые витальные силы, как сказываются на них динамика классовой борьбы, объем массы ее участников, а также другие качественные показатели, включая общую политическую обстановку – внутреннюю и международную?

Известное положение о том, что реформы, как правило, следуют за социальным действием, полностью подтверждается всем ходом исторического развития США в эпоху индустриализма и модернизации. Показательно, что первое серьезное проявление либерального реформаторства как идейно-политического течения на американской почве было прямо связано с подъемом борьбы рабочего класса, оживлением широких демократических движений фермерства и городских средних слоев в конце XIX и начале XX в. Аграрный радикализм в лице популистского движения и усиление бунтарских настроений в рабочем движении с заметным креном в сторону социализма Дебса и Де Леона вызвали к жизни феномен брайанизма. Помня о политической функции брайанизма как инструмента гашения социального протеста, очень важно вместе с тем отметить его способность аккумулировать энергию масс, особенно мелкобуржуазных слоев. Будучи прямым продуктом партийно-политической машины демократов, Брайан в целях удержания в сфере влияния этой машины части электората, уходящего влево, счел необходимым предложить суррогат левоцентристской платформы, скроенный на основе совмещения идей раннего популизма и социал-реформизма с антиимпериализмом и пацифизмом.

Не вдаваясь в частности, заметим, что наиболее типичным для брайанизма, как политической философии прогрессизма, было именно это стремление сохранить связь с самобытной традицией демократизма низов, отмеченной недоверием к богатству, плутократии, войне, коррупции, внешнеполитическому экспансионизму. Не случайно Брайан долгое время не оставлял мысль обратить Демократическую партию в партию сторонников муниципальной собственности и пропагандировал лозунг национализации железных дорог {2}. Известно также, что он критически отозвался о попытках сделать США «мировым полицейским» {3}. Это на фоне усиления внешнеполитической экспансии США в начале XX в. и роста глобальных аппетитов американских корпораций произвело на широкую публику довольно сильное впечатление и не могло не иметь положительного значения. Изобличения грабительских помыслов и практики монополий, доброжелательное отношение к требованиям профсоюзов, заверения в верности пацифизму обеспечили «великому простолюдину» симпатии рабочих {4}, городских средних слоев, мелкого фермерства, радикальной интеллигенции, иммигрантов. Отвоевав у социалистов голоса многих их неустойчивых сторонников, брайанизм ценой шагов навстречу радикальным настроениям объективно выполнил свою роль – дал толчок новой перегруппировке сил в составе избирательного корпуса демократов, увеличения в нем городского элемента, способствовал приобретению ими репутации народной партии за счет расширения и демократизации ее идейной платформы.

В дальнейшем освоение искусства мимикрии со стороны, в сущности, весьма дюжинного либерализма стало ведущей политической традицией Демократической партии, несмотря на то что это порой стоило внутреннего разлада, а временами ослабления поддержки класса крупных собственников. Уже на заре своей политической карьеры Рузвельт высоко оценил преимущества этой способности к поверхностному перевоплощению, ставшей отличительной чертой Демократической партии с момента знаменитого чикагского съезда (1896 г.). Однако во всем остальном он был противником брайанизма, отзываясь о нем как о малопочтенном прожектерстве и опасном заигрывании с огнем.

Мы уже видели, что миросозерцанию Франклина Рузвельта ближе всего была другая, более умеренная разновидность либерального реформаторства, которая к 1912 г. выкристаллизовалась в политической философии Теодора Рузвельта и Вудро Вильсона, воплотив в себе идеи частичного государственного регулирования капиталистической экономики и модернизации правовых институтов в целях упорядочения под эгидой государства социальных отношений, оказавшихся в результате неконтролируемого хозяйничанья капитала на грани опаснейшего для его собственного господства кризиса. Поскольку в условиях затухания аграрного радикализма к началу Первой мировой войны необычайно ярко и выпукло выступило главное противоречие бурно развивающегося по пути индустриализации общества – противоречие между трудом и капиталом, либерализм этого рода обнаружил известную предрасположенность к смещению в сторону назревших проблем «рабочей» политики, их решения по образцу передовых европейских стран.

Сами ведущие фигуры администрации «нового курса», включая президента, признавали, что рабочий вопрос в годы Великой депрессии занимал центральное место в их деятельности, хотя они никогда ранее и не предполагали, что он может играть столь важную, а порой даже решающую роль в политической борьбе всех этих лет {5}. Ход событий заставил президента, его советников и парламентариев, казалось, давно отвыкших думать категориями социальных нужд, да и весь класс собственников в целом повернуться лицом к самой острой и не терпящей отлагательства проблеме. Письма С. Розенмана, ближайшего советника Рузвельта-губернатора, свидетельствуют, что будущий президент уже зимой 1932 г. был весьма озабочен мыслью о том, каким он предстанет в глазах рабочей Америки – ретроградом или человеком прогрессивных убеждений, сторонником перемен или пугалом радикалов {6}.