– А все-таки что-то случилось. Во мне случилось. – И он добавил нашедшиеся слова: – Кончилось что-то.

Валя чистила картошку на ужин. Нож в ее руках замер на секунду и тут же опять продолжил свою как бы кружевную работу.

– Что кончилось? Ты меня не любишь, Павлик?

– Да. Так случилось – я у стены сидел и тогда уже подумал.

– У какой стены?

– Ну, там, в общежитии, у брата твоего. – Гребенников увидел ее слезы, но продолжал: – И не оттого, что я ждал. Я же тебя не первый раз ждал, а как-то одно к одному…

– Но почему же? – Она капала слезами себе на руки и продолжала чистить картошку.

– Я тоже думал – мало ли как оно может кончиться? Пугался иногда, и всякие драмы виделись… А оно само кончилось.

Она тихо сказала:

– Я… я тебе противна?

– Нет, нет, – заторопился он. – Тут и не поймешь. Противна?.. Не в том дело. – Он проговорил, раздумывая: – Совсем не в том.

И он усмехнулся, как бы удивляясь самому себе.

Послышались шаги. Сосед или его жена. Кто-то шел с кухни.

– К нам идет?

– Ага.

– Удостовериться хочет – мы это в свой дом вернулись или не мы? – сказала Валя, понижая голос, а шаги приближались.

Вошел сосед, попросил электробритву.

– Понимаешь, Павел, моя испортилась… Я уж и не надеялся, что вы приехали…

Валя тряхнула головой, слезы веером слетели. Она улыбнулась:

– А к утру надо быть бритым.

– Именно! – Сосед расплылся в добродушной улыбке, будто признался в чем-то. Он взял бритву из рук Гребенникова и ушел.

Валя сказала:

– Тишина какая… Павлик, а может быть, тебе кто-то понравился?

– Нет. Даже и намека нет… Я бы сказал. – И он махнул рукой. – Боже меня сохрани от этого!

Но хотя все было сказано и названо, Валя еще не вполне поняла. Она продолжала чистить картошку и, как при некоторой беде, с привычным вздохом сказала:

– Как же мы жить будем?

– Не знаю. Мне, наверное, уехать надо… Уехать – это обязательно.

И тут Валя не только поняла, но и испугалась.

– Нет, нет. Тогда уж я уеду… Я же виновата.

– При чем здесь это!

Она заплакала и теперь уже всхлипывала – плакала и чувствовала, что ей больно:

– Павличек! Павличек!.. Как же я жить буду? Я же не могу без тебя жить.

Она продолжала чистить, роняя очищенную картошку в кастрюлю. Кастрюля стояла на полу, прямо под ее руками.

Минута шла за минутой, и был еще такой разговор. Они поели жареной картошки, и Гребенникова, утомленного за эти дни и ночи, стало бросать в сон. Он прилег и уткнулся головой в подушку – тело расслабилось.

– Павлик, ты спишь?

– Я просто лежу, – сказал он.

Валя говорила:

– И дрались мы с тобой, и ругались, и чего только не было – неужели же теперь так тихо, спокойно?.. И конец?

Она говорила:

– А что наши?.. Они, значит, тоже меня искали?

И еще говорила:

– Ведь правда получается – какая я дрянь.

И вдруг улыбнулась:

– Нет, наши никогда обо мне плохо не скажут.

Гребенников подал приглушенный подушкой голос:

– Я… я не сплю.

– Павлик!

– Не сплю… Я только устал.

Он проснулся – она трогала его за плечо:

– Павлик, куда же ты хочешь переехать?

Со сна он не понимал.

– Ты же сказал, что ты уедешь… а куда?

– Я не знаю. В Ленинград… Варапаев к себе в институт приглашал – давно, правда, было. Позвоню, узнаю.

Она плакала.

– Ну, что же ты плачешь… Перестань.

– Я тихо, тихо. Спи.

Она притихла. Он, продолжая спать, прислушался, плачет она или не плачет – понял, что плачет, и на этом понимании, не в силах переключиться, опять заснул.

– Уж лучше я уеду.

– Почему же лучше?

– Я нехорошая.

– Начинается, – сказал Гребенников.

Валя собирала вещи. И без конца повторяла, что она уедет. Она уедет в приволжский городок, где живет какая-то полузабытая тетка. Домой ей, Вале, возвращаться стыдно. Она не смогла жить в Москве, а там, в маленьком незнакомом городке, она попытается начать жизнь снова. Что ей здесь?..

– Только ты меня здесь и держал, Павлик.

– Ну, перестань.

– Может быть, ты все-таки меня опять полюбишь? Нет?.. Я ведь без тебя здесь погибну… – Она улыбалась: – Павличек, попробуй опять полюбить.

Сначала желание уехать было у Вали лишь настроением, причудой. Но реальность сложилась соответствующая. Вечером позвонили из аспирантуры. Валя выслушала, повесила трубку и вздохнула:

– Павличек, слышишь. Шеф умер.

– Старичок твой?

– Ага.

– Жалко.

Валя ничего не сказала, только вздохнула.

Гребенников спросил:

– А к кому тебя определили?

– К Черникову.

– Имя звучное. Известное.

– Боюсь я, Павлик.

– Чего?

– Завтра он вызывает меня на разговор.

– Это нормально. Он твой новый руководитель.

Она задумалась:

– Может быть, мне уехать и даже не разговаривать с ним?

И вдруг заплакала:

– Когда я без тебя, я всего боюсь, Павлик.

Черников после двухчасового разговора с Валей подытожил:

– Я догадывался, что знания ваши невелики. Но я и не подозревал, что вы просто ничего не знаете.

Валя молчала.

– Я вас уверяю, – продолжал Черников, – медалист-десятиклассник, готовящийся в вуз, знает неизмеримо больше, чем вы.

Валя попробовала улыбнуться козырной своей улыбкой. Не помогло. Черников дрогнул лишь на секунду. И уже опять его глаза смотрели сурово и твердо.

– Интересно, как это вы смогли окончить институт?

Валя опустила глаза.

– Что же вы больше не улыбаетесь?

Валя молчала.

– Вы не знаете простейших операций. Вас должны были выгнать уже на втором курсе.

На какую-то минуту (в конце разговора) он подал ей слабенькую надежду. Она поверила и опять заулыбалась. А он как бы лишний раз убедился. Он поиграл с ней, как кошка играет с мышью. А затем сказал: