– Мне Чекина… Сергея Чекина.

Один из сидящих у правой стены сказал хрипловато:

– Скажем, где Чекин, если всем поставишь по пиву…

Я молчал, глаза привыкали к темноте.

– Ну, угощай, угощай! – подбадривали меня голоса.

Тут было лучше промолчать, и действительно – один из сидящих оценил мое молчание и, вдруг вскочив на ноги, сказал:

– Да отстаньте же от человека! – И бросился ко мне. – Старичок! – закричал он звонко. Он попытался меня обнять: – Помнишь, мы с тобой у Сережки праздновали? Не помнишь! – Он говорил и дышал пивом: – Я-то думаю, где ты мне в душу запал?.. И вдруг сообразил. Вспомнил. Старичок, займи мне рупь.

Я улыбнулся – делал вид, что и правда виделись и что я его узнал.

– Что это вы стены подпираете? – сказал я, не спеша отыскивая в кармане рубль.

– Гульнули, старичок. Гульнули.

– Весело было?

– Ничего!.. Уж третий день гуляем. Три дня назад – ого! Мы тогда как раз сдали зачет по вегетарианским блюдам. Ну и тут же – сам понимаешь.

– Ну, разумеется, – сказал я.

Им всем было лет по шестнадцать-восемнадцать.

– Этот – тоже будущий официант? Что-то он нестойкий, – сказал я про одного – тот сидел у стены, вдоль стены и съехал, уткнувшись головой в пол: отключился.

– Да, он слабенький… Кстати, и на зачете срезался. Бедняга не знал, что такое спаржа.

– Держи рубль.

– Тридцать девятая комната, старина. Все честно.

– То есть Чекин в тридцать девятой?

– Ну да. Пройдешь налево, а там смотри по номерам – ну, пока!

Он кинулся было за пивом, но кто-то из сидящих протянул ему несколько книг:

– У девчонок спер. Сдашь в книжном, и еще будет рублишко.

– Ладно.

– Только быстрее! – Они понимали друг друга с полуслова.

Я прошел вдоль коридора. Девушек я тоже увидел – на крошечной кухоньке они что-то жарили. Одна из них очень предупредительно и мило спросила меня:

– Вам куда?

– В тридцать девятую.

– Поверните налево, и там – четвертая дверь.

– Спасибо.

– Не за что. Здесь так темно, что можно заблудиться.

Я нашел комнату с нужным номером, постучал (не ответили), а затем толкнул дверь.

В довольно светлой комнате стояло четыре, нет, пять кроватей, – на двух из них лежало по человеку, спали. Оба спали одетые, помятые, оба молодецки храпели. Когда я вошел, тот, что слева, поднял голову. Поднял и тут же уронил, однако уронил уже боком – так, чтобы и лежать, и меня видеть.

– Здравствуй, земляк, – сказал я.

Это был юный Чекин, брат Вали. Довольно высокий, гибкий, с чрезвычайно смекалистым лицом юнец – он не вставал и лежа меня рассматривал.

– М-м… – проговорил он. – Деньгами пахнет.

Он глядел на меня и как бы оценивал:

– Впрочем, так себе… Серенький.

Он зевнул и, зевая, докончил мысль:

– В моем положеньице – ты тоже фигура.

Он говорил с тем характерным, нескрываемым гонором, какой имеется у провинциалов, удивительно легко и быстро освоившихся в Москве, – рассуждения свои он вел по-прежнему лежа.

Я сел.

– Трещит? – Я показал на его голову.

– Просто потрясающе, – подтвердил он.

– Ты все еще не узнал меня?

– Я?.. Да ты в своем уме?! – оскорбился он, хотя, конечно же, он не узнал (да и не мог узнать!), и тогда я назвал себя. И сразу же перешел к делу. Я стал объяснять, что мне нужно найти Валю и что она куда-то делась.

– Да ты дальше не объясняй – я мою сестричку знаю!

Но о том, где сейчас Валя находится, он не знал и помочь мне не мог. Это было ясно.

Очень быстро (двумя-тремя вопросами, а спрашивал он напористо, хотя все еще лежал, свесив левую руку к полу) он выудил у меня всю известную мне информацию, то есть что Валя была на симпозиуме и что часто мелькала в обществе некоего поэта Корнеева, который в то же время еще и лингвист и даже завкабинетом лингвистики при таком-то институте.

– Корнеев, – сказал он раздумчиво и явно стараясь запомнить.

– Да, Корнеев.

– А как зовут, скажи-ка еще раз.

– Иван Павлович.

Он стал размышлять и бормотал примерно такое:

– Где-то здесь… А с Гребенниковым она разведена. Хотя жили вместе. Так, так… Может, они с этим поэтом в каком-нибудь гнездышке… Хотя поэт бедноват – откуда ему иметь гнездышко? Разве что на дереве?

Я с удивлением разглядывал этого юного прагматика – ничего не осталось от того вялого, безжизненного мальчика, у которого вываливалась изо рта каша. Ни тени не осталось. А был ли мальчик?.. В это время второй паренек, лежавший ничком на крайней кровати, вдруг захрапел, и не просто, а с какими-то чудовищными стонами. «Н-на… н-на… м-ммм», – неслось из угла на все лады.

– Бедняга… Как мучается! – сказал юный Чекин.

И вздохнул:

– Мучаются ребята. Пиво нужно. Срочно деньги нужны.

И вот юный Чекин с хрустом потянулся – сел, подержался руками за голову – волосы его были всклокочены.

– Ладно, – сказал он. – Десять рублей, и я обещаю найти сестричку. Десять рублей, но только чтоб бумажка была новенькая и чистенькая. А то бывает такая замусоленная, что и взглянуть не на что…

– Рубль, – сказал я, немного подумав.

– Не надо шутить. Десять.

– Нет.

– Ну что за цена – рубль?

– Цена как цена.

– Ну ладно – пятерка.

– Нет.

– Ты что? – возмутился он. – Ты в самом деле думаешь, что я за рубль буду ее искать высунув язык по всей Москве?

– Да.

– Ну хорошо: трояк.

– Нет.

– Ну, слушай. Ха!.. Рубль? Ну что за цифра рубль?!

Второй юнец, что на кровати в углу, захрапел будто из самой утробы земли.

– Да ты послушай. Послушай, как человек мучается!.. Два рубля!

– Нет.

– Давай, черт с тобой! Давай рубль!

Я дал ему рубль. Он тут же стал одеваться (за пивом, конечно). Я оставил свой адрес и уехал. Я не то чтобы сомневался – я твердо знал, что он и не подумает искать Валю.

Я поспешил на работу. С утра я не был, пришлось задержаться и отсиживать вечером. И еще был разговор с начальником. Разговор не из приятных.

Домой я вернулся очень поздно. «Ай-ай… Ай-ай…» – слышно было, как жена укачивает дочку.