– Я могу и подождать.

Он мягко касается воротника моей куртки.

– Прошу тебя, не ходи. Скоро приедет твоя мама. Сама знаешь, в доме безопаснее.

Я вздыхаю, не в силах посмотреть ему в глаза. Минувшей ночью и в начале утра я ощущала между ним и собой близость. Такую близость, что была уверена – сейчас он поцелует меня в губы. Я думаю обо всех этих бесчисленных сонмах людей, пытающихся дотянуться до веток дерева, – всех их мучают сожаления, они терзаются, потому что горько жалеют, что не сделали что-то иначе. Мне невыносима мысль о том, что он опять меня отвергнет, но если я не скажу ему о своих чувствах, не буду ли я потом вечно об этом жалеть? Скульд было так легко перерезать своими ножницами чью-то жизнь – если драге сейчас рыщет где-то у дома, возможно, следующей нитью, которую она перережет, будет моя.

Стиг гладит меня по щеке, и я кладу ладонь на его руку, собираясь отодвинуть ее в сторону. Но как только я касаюсь его кожи, у меня перехватывает дыхание. Я не хочу провести всю жизнь, прячась, держась в стороне. Боясь, что мне причинят боль.

Стиг судорожно сглатывает:

– Я бы не вынес, если бы…

Я встаю на цыпочки и целую его в губы.

Он отшатывается, словно от пощечины.

Меня начинают жечь гнев и стыд.

– Марта?

– Извини. Я не хотела… – запинаясь, говорю я. – Обещаю – это не повторится.

Чувствуя, как от обиды у меня начинает кружиться голова, я протискиваюсь мимо него и протягиваю руку к двери.

– Ты нравишься мне, Марта, правда нравишься! Просто…

– Ты не обязан что-либо объяснять!

Не поднимая головы, я отодвигаю засов и рывком распахиваю дверь. В дом врываются ветер и снег. Я знаю, что он сейчас скажет. Что я ему нравлюсь, но не в этом смысле.

Стиг хватает меня за руку:

– Постой! Ты не можешь уйти вот так!

Почему он не может оставить меня в покое? Разве он еще недостаточно меня унизил?

Я высвобождаю руку и, спотыкаясь, выхожу в метель. Из моего глаза выкатывается слезинка, пока я сбегаю вниз по ступенькам крыльца, проваливаясь сапогами в снег. Я поднимаю руку, чтобы защитить лицо от колючих льдистых хлопьев, и у меня захватывает дух, когда морозный воздух обжигает мое горло. Злость заставляет ноги двигаться быстрее, и я торопливо пробираюсь сквозь снег вдоль боковой стены дома, чувствуя, как по моим замерзшим щекам ручьями текут слезы.

Я достаю из карманов перчатки, но руки так трясутся, что я не могу их надеть.

Идиотка! Мне следовало сделать это до того, как вышла из дома. Метель так сильна, что дерево я различаю еле-еле. Я засовываю свои голые руки под мышки и неуклюже бреду к нему.

– Fаen! Fаen! Fаen!

С каждым последующим ругательством голос Стига становится все громче. Я вытираю лицо рукавом и вижу, что ко мне, спотыкаясь, бежит черная фигура. На Стиге его кожаное пальто, но он так торопился, что не надел шапку. Снежный вихрь становится все гуще, все быстрее. Я моргаю, на мгновение вижу Стига, а в следующее – уже нет.

– Я хотел поцеловать тебя! Я еще никогда не встречал такой девушки, как ты!

Я поворачиваюсь на его голос:

– Тогда почему же ты этого не сделал?

Мое лицо режет ветер. Я оглядываюсь по сторонам, и сердце начинает бешено биться. Вокруг вдруг не осталось ничего, кроме белизны. Непонятно, где дом, где дерево, где верх, где низ.

– Стиг?

Снег слепит меня. Я слышу отчаянный лай Гэндальфа, но не вижу его. Я нахожусь где-то между деревом и домом, но не знаю, что из них ближе. Я делаю несколько шагов и спотыкаюсь. Дышу я тяжело и учащенно, и в морозном воздухе мои выдохи образуют большие белесые клубы.

– Марта!

Ветер доносит до меня мое имя, и я резко разворачиваюсь. Не доверяя своему зрению, я, шатаясь, бреду на звук голоса Стига. Вот я различаю его затылок, и у меня замирает сердце. До него шагов десять влево, но он идет не в том направлении.

Я бегу к нему:

– Стиг!

Он разворачивается.

Из пелены снега появляется темная фигура. Ходячий мертвец.

У меня перехватывает дыхание – драге, широко шагая, идет ко мне. С его черепа свисают клочья коричневой кожи и грязные свалявшиеся космы.

Я стою, не в силах пошевелиться или вздохнуть.

Стиг бежит ко мне с другой стороны, размахивая руками и крича.

Драге движется прямо ко мне.

Стиг дергает меня за руку, выводя из парализовавшего транса:

– Марта, беги! – Он отталкивает меня, потом поворачивается лицом к мертвецу. Я бегу, отчаянно надеясь, что двигаюсь в сторону дома.

Судорожно глотая воздух, я оборачиваюсь, ища глазами Стига, и вижу, что он лежит на снегу.

– Нет!

Я смотрю на существо, наклонившееся над телом Стига. Оно поднимает голову, и я вижу его выпученные желтые глаза и разбухшие красные губы.

Мой разум разбивается на миллион осколков. Я бросаюсь к Стигу, затем останавливаюсь. Может быть, он только ранен… может быть… может быть…

Одна рука Стига неловко подвернута за спину. Я смотрю и вижу, как его грудь поднимается и опадает.

Пожалуйста, Стиг, встань, встань! Мысленно я посылаю ему призыв: Встань и беги! – Но он продолжает лежать.

По снегу расплывается красное пятно. И этого красного слишком много.

Глаза Стига смотрят в небо. Его грудь перестает вздыматься.

Я истошно кричу, пока в легких еще остается воздух.

Драге поворачивает голову, и я вижу: на меня глядит само зло.

Драге выпрямляется во весь свой огромный рост. С его иссохшего тела свисают полоски жесткой кожи, клочок ткани полощется на ветру, зацепившись за острую кость, торчащую из гниющей плоти на груди. Сквозь снежную завесу на меня неотрывно глядят выпученные желтые глаза.

Стиг лежит у ног жуткого существа, его лицо посинело. Снежные хлопья засыпают волосы и тают в крови, вытекающей из узкой раны на его шее. Я, остолбенев, смотрю на этот поток крови. От крови поднимается пар, но сам он выглядит таким холодным.

Драге делает шаг ко мне, и от смрада разложения к моему горлу подкатывает тошнота.

Бежать, мне надо бежать.

Мое сердце колотится, но я не могу сдвинуться с места.

Увидев краем глаза быстрое движение, я поворачиваю голову – сквозь метель ко мне мчится знакомая фигура.

– Гэндальф! – Он прыгает и оказывается впереди меня, шерсть на его загривке стоит дыбом, грозные острые зубы оскалены. Он щелкает зубами и рычит так свирепо, что видно – этот пес будет биться не на жизнь, а на смерть.