Я делаю еще шаг вперед. Теперь я стою так близко от нее, что, если бы посмела, смогла бы дотронуться до ее плаща. Я поднимаю глаза и вижу иссохшее лицо старухи. Ее кожа изборождена морщинами, щеки ввалились и покраснели.

Она опускает узловатую руку в колодец:

– Вглядись в него.

Я вглядываюсь во мрак. В темной воде мерцают точки света – из-под кончиков ее пальцев вырывается нечто вроде многочисленных звезд. Из глубин что-то поднимается, вихрясь. Рябь проходит, и под водой появляется лицо – это врач из больницы в Осло. Его сменяет другой образ – я вижу себя саму, натыкающуюся на женщину в аэропорту. Потом вода темнеет, и на поверхности возникает еще одно лицо – белое и гладкое, как галька. Это Брайан, мой сосед в самолете. В голове крутится великое множество вопросов, и я не знаю, какой из них задать первым.

Старуха оглядывается через плечо, и когда снова поворачивается ко мне, из ее тени выходят еще две женщины. Я пячусь, спотыкаюсь и едва не падаю. Капюшон первой женщины опущен, и видно, что у нее очень красивое лицо в форме сердечка и длинные черные волосы. У нее такие же высокие скулы и такой же острый подбородок, как и у старухи, и такие же беспощадные темные глаза. Вторая из женщин моложе – это девушка примерно моего возраста, лицо ее частично скрыто поднятым капюшоном плаща. Они похожи на трех женщин, вырезанных на крышке сундука Мормор, – на Норн.

Я обеими руками сжимаю свою голову. Как долго Норны наблюдают за мной? Я бы никогда не оступилась и не упала с дерева, если бы не увидела лицо, выступающее из коры. Смятение в моей душе уступает место гневу.

– Это ведь вы сделали так, что я упала, верно?

Они пристально смотрят на меня.

– Эту участь ты выбрала еще до рождения, но всегда существует и иной путь.

Мои руки сами сжимаются в кулаки. Я показываю на слепой глаз:

– Я это не выбирала!

Самая молодая из трех хватает меня за запястье, и пальцы ее жгут, словно лед.

– Поскольку твоя мать не поливала дерево, из подземного мира вырвались души усопших. Вернуть их обратно в царство мертвых – это теперь твой удел. Для этого ты должна быть способна видеть мертвых – а такая способность дается лишь ценой жертвы.

Я сердито смотрю на нее, и она снова резко тянет меня к колодцу.

– Один вырвал свой собственный глаз ради одного глотка мудрости. Он повесил сам себя на этом дереве и висел, пока едва не умер, ради того, чтобы открыть руны! – Она опускает в воду колодца руку, и я вижу в нем свое отражение – вот только я сама на себя не похожа. Оба мои глаза и рот зашиты. – Вот что произойдет, если ты не будешь видеть ясно.

Я вскрикиваю и вырываю руку из ее пальцев.

Красивая женщина трогает меня за плечо:

– Тебе надо многое узнать. Пойдем.

Я стою и смотрю, как Норны, взявшись за руки, образуют круг и начинают петь. Их пение не похоже ни на что, слышанное мною прежде. Сначала их напев звучит тихо, как вздохи, как шепот, как шелест ветра в верхушках деревьев, затем он становится звучнее, делается похож на стук дождя по крыше. Напев то затихает, то начинает звучать громче, голоса трех женщин сливаются в один.

Они поют, и из ртов у них вырываются серебристые нити, образуя в воздухе изящные узоры. Звуки напева – прекрасного, странного и проникновенного – продолжают нарастать, и серебряные нити свиваются в шнуры. Отпустив руки, Норны хватают эти шнуры и начинают передавать их друг другу снова и снова, сверху и снизу – соткав из них в конце концов переливающуюся светящуюся ткань. Она вспыхивает серебром, бросая отсветы в небо и заставляя воду колодца мерцать.

Напев затих – и они все поворачиваются ко мне, держа ткань в руках. Каждая крошечная нить в ней движется, излучая пульсирующий свет. Юная Норна показывает мне жестом, чтобы я коснулась сотканной материи. Я колеблюсь, затем хватаю ее. И слышу, как разом вскрикивают миллионы голосов: мужских, женских и детских – они исходят из всех стран, рассказывая мне о своих страхах, радостях и горестях.

Меня потрясает лавина эмоций, она электризует мою руку, мое тело, пока кожу на голове словно не начинают покалывать тысячи иголок. Эти нити – ведь это человеческие души!

В моей груди зажигаются искры. Каждое нервное окончание вспыхивает и горит, и мой разум кипит, а сознание ширится, ширится. Я, вращаясь, несусь сквозь облака, пролетаю над лесами и горами. Говорят миллионы голосов, и перед моими глазами мелькают образы: кровь, пульсирующая в пуповине; глинобитная хижина и лежащая в ней беременная женщина; гортанный вопль и крик новорожденного младенца. Лица Норн, ткущих своим напевом энергию и вплетающих крик новорожденного в ткань творения.

Затем хижина исчезает, и я снова лечу по небу. Подо мной – оживленная городская улица, полная спешащих в разные стороны людей. Вокруг каждого из них спиралью вьется мерцающий серебряный свет, и все они объединены в огромную, невероятно сложную, сотканную из энергии паутину.

И я вдруг начинаю понимать. У меня сейчас такое чувство, будто я взобралась на самую высокую гору и смотрю на расстилающийся внизу мир и людей. Мне хочется одновременно смеяться, плакать и петь от радости.

Самая юная из Норн поднимает руку, и в сумраке загорается металл. Я ахаю, видя, как она начинает большими ножницами резать ткань на куски. Лезвия ножниц соединяются и соединяются с жестоким хрустом, и клочки ткани, кружась, летят на землю, как пепел от костра. Я падаю на колени вместе с этими клочками, чувствуя, как сердце мое разрывается надвое.

Все эти прерванные жизни – жизни, которым положило конец одно-единственное движение ножниц. Старик в Дели, умерший во сне в окружении своей семьи; подросток в Замбии, застреленный солдатами; женщина в Ирландии, прижимающая к себе своих детей, умирая на больничной койке. Я чувствую каждую из этих смертей.

Я ползу на коленях к одному такому куску ткани, размером не больше курточки маленького ребенка. Я хочу собрать эти куски и сохранить. Хочу снова сшить их вместе. Стоя на коленях в снегу, я смотрю на темнеющее небо и вижу, как тысячи клочков ткани, кружась в воздухе, падают и повисают на ветках корявого дерева над моей головой. Как можно было превратить такую прекрасную, переливающуюся ткань во множество этих вот почерневших клочков?

И тут я вижу Мормор, отчаянно пытающуюся достать кусок материи с ветки корявого дерева.

– Мормор, это я, Марта!

Мое сердце пронзает боль. Вскочив с колен, я бросаюсь к ней.

Она подпрыгивает, силясь сорвать материю с ветки, хотя этот кусок ткани висит так высоко, что Мормор до него никак не дотянуться.

– Мормор, пожалуйста, перестань! – Я протягиваю руку, но та проходит прямо сквозь нее. Она поворачивается, и я вижу, что ее глазные яблоки черны и пусты.

Мою грудь пронизывает такая боль, что я едва могу дышать. На каждой веточке дерева висит клочок ткани. Они колышутся на ветру, миллионы крошечных мертвых тел. Внезапно я вижу, что вокруг Мормор есть еще люди – сонмы людей, и все они пытаются дотянуться до клочков материи, висящих высоко на ветках.