У ватерклозета стоял… Демьянов.

– Ну здорово, собутыльничек! – рявкнул каторжник и схватил сыскного надзирателя за горло.

Как потом выяснилось, Демьянова привели в сыскную фотографировать. Как особо опасный, арестованный был в кандалах. Конвоиры, зная, что в цепях далеко не убежишь, проявили излишнюю тактичность и отпустили убийцу справлять малую нужду без присмотра.

Кандалы-то и спасли жизнь Мечиславу Николаевичу. Надзиратель, уже теряя сознание, схватился руками за обе ножные цепи арестованного и резко дернул. Демьянов упал.

– Конвой! – сначала захрипел, а потом заорал Кунцевич.

Года два назад агент сыскного отделения и трое городовых пытались задержать карманного вора. Тот оказался парнем крепким, разметал полицейских по улице и скрылся. После этого градоначальник издал приказ о том, чтобы всякий нижний чин столичной полиции прошел курс обучения приемам борьбы. Сыскных небольшими партиями стали отправлять в полицейский резерв. Уделить много времени этой премудрости не получилось – у сыщиков и без учебы дел было выше крыши, но пару занятий Мечислав Николаевич посетил. На одном из них невысокий господин в партикулярном платье объяснял, как справиться с арестованным, закованным в кандалы.

– Хватаете обеими руками за цепи и резко дергаете! Только непременно сразу за две цепи! Тогда ни один не устоит, каким бы медведем он ни был. Можете мне поверить, господа!

Сейчас Кунцевич ему поверил.

Еще через месяц Демьянов совершил побег, когда его везли из ДОПРа в камеру судебного следователя.

В середине июля Кунцевича отправили в командировку – в Варшаву, в город детства. Не командировка это была, а одно удовольствие – всего-то и надо было забрать из местного сыскного шнифера Дановского и привезти его в столицу, в распоряжение судебных властей. Мечислав Николаевич представлял, как будет гулять по городу, как поест в каком-нибудь ресторанчике на Маршалковской журека или фляков по-варшавски, а потом выпьет в какой-нибудь кавярне прекрасного варшавского кофе.

Утром он довольно холодно попрощался с Сашенькой, взял приготовленный с вечера саквояж и на извозчике отправился на Варшавский вокзал.

Отношения с женой не ладились. После венчания ее словно подменили. Скромная и непритязательная учительница, которая могла и о музыке с литературой с мужем поговорить, и чулки заштопать, и белье выгладить, превратилась в барыню. Со службы она уволилась, спала до обеда, потребовала завести кухарку и большую часть скромного мужниного заработка стала тратить на наряды. Мечиславу Николаевичу то и дело приходилось ей напоминать, что он не шах персидский и даже не титулярный советник, она опускала глазки, соглашалась, а через день в дверь опять стучался приказчик из галантерейного магазина: «Извольте, сударь, счетик оплатить».

Вагон был новый, разделенный на купе, с длинными диванами, на которых можно было свободно вытянуться во весь рост. Его попутчиками оказалась пожилая супружеская пара варшавян. Они возвращались домой, переполненные впечатлениями о столице. Кунцевич как музыкой наслаждался их мазовецким говором и с удовольствием общался на родном языке. Но вечером дорожная идиллия была прервана – в дверь постучал обер-кондуктор:

– Прошу прощения, вы будете господин Кунцевич?

– Да.

– Вам срочная депеша из Петербурга, извольте получить.

Сыскной надзиратель распечатал конверт телеграммы и прочитал:

«Дановский убит попытке бегству тчк надобность командировки отпала зпт возвращайтесь как можно быстрее тчк Шереметевский».

«Вот и покушал супчика!» – разочарованно подумал Кунцевич. Без пятнадцати пять он вышел на перрон узловой станции Белая.

В Питер возвращался на пригородном, прождав его более часа. Поезд едва ехал, кланяясь каждому полустанку, да еще между Сиверской и Гатчиной пропускал литерный. В столицу прибыл около полуночи, а до дома добрался к половине первого.

Он не стал звонить, зная, что кухарка отпущена, достал ключ и стал нащупывать им замочную скважину. Из-за двери послышался мужской голос. Слов Кунцевич разобрать не мог.

«Демьянов? А что, адресок мой запросто мог узнать – «друзей» у меня хватает».

Кунцевич достал револьвер, взвел курок, перекрестился и потянул дверь на себя. В прихожей никого не было. В кабинете тоже. Голоса доносились из спальни. И голоса совсем не тревожные…

Он так и застыл на пороге спальни с поднятым вверх револьвером в руках. Опомнился, проглотил ком в горле и охрипшим голосом сказал:

– Я попрошу вас, милостивый государь, как можно быстрее покинуть мой дом. Вы, мадам, можете остаться до утра, но утром чтобы ноги вашей здесь не было. Когда устроитесь на новом месте, сообщите мне адрес, я пошлю вам отдельный вид [48].

Дождавшись ухода Сашенькиного кавалера, он сам ушел из дома и часа три бесцельно бродил по городу, потом пошел в сыскную, составил в надзирательской стулья, лег, укрылся старой шинелью и уснул.

Когда вечером следующего дня он вернулся домой, в квартире не было не только Сашеньки, но и вообще ничего. Она увезла даже начатый кусок мыла из туалетной комнаты.

Кунцевич провел рукой по проступившей на подбородке щетине, посмотрел на несвежие манжеты, вздохнул, вышел на улицу, кликнул извозчика и велел везти его в гостиницу.

На Демьянова вышли через два месяца. Живым взять его даже не пытались – он был буквально изрешечен пулями при задержании.

Васильева и Царева суд приговорил к бессрочной каторге, Солнцев получил восемь лет, Николаева присяжные оправдали.

То ли из-за семейных проблем, то ли из-за служебных у Мечислава Николаевича развилась неврастения [49], не помогло даже назначение на должность чиновника для поручений. В мае ему стало совсем плохо, и начальник разрешил взять отпуск. Кунцевич поехал в Варшаву. Хотя город детства и действовал благотворно, большое количество свободного времени на пользу не шло – в голову постоянно лезли дурные мысли. Поняв, что успокоиться окончательно сможет, только если будет занят с утра до вечера, он, не догуляв отпуска, вернулся на службу. В феврале следующего года Духовная консистория дала разрешение на их с Сашенькой развод, при этом ему, как лицу пострадавшему, было разрешено вступить в новый брак. Прочитав решение, Кунцевич ухмыльнулся: «В новый брак? Не дождетесь!»

Раздав агентам и надзирателям поручения и разобрав утреннюю корреспонденцию, Кунцевич открыл «Петербургский листок» и углубился в чтение. Только он успел прочитать передовицу, как дверь в кабинет открылась без стука. Мечислав Николаевич с неудовольствием поднял глаза и, к своему глубочайшему удивлению, увидел на пороге начальника. Губернский секретарь вскочил и стал одной рукой складывать газету, а другой застегивать пуговицы сюртука. И то и другое получалось крайне плохо.