– Ты чего дерешься? – спросил он, поднимаясь и утирая кровь. – Сейчас драться нельзя, не те времена! Я его превосходи…

Договорить он не успел – Кунцевич ударил его еще раз, а после того, как Васильев опять упал, стал колошматить ногами по ребрам. Успокоился он только через несколько минут. Подошел к подоконнику, взял оттуда графин, трясущимися руками налил воды в стакан и выпил в пару глотков.

Задержанный лежал на полу и громко стонал.

– Вот что, Семен Иванов Васильев, – Мечислав Николаевич наклонился над ним, взял за волосы и притянул голову бандита вплотную к своему лицу, – это тебе не бесписменность. Это – убийство девяти человек. И от тебя тут никто не отстанет, пока ты правду не начнешь говорить. До смерти забьем, а не отстанем.

Он отпустил задержанного, выпрямился и стал поправлять съехавший набок галстук.

Васильев кряхтя поднялся и сел прямо на пол.

– Не стану я, барин, тебе ничего говорить. А твово битья я не боюсь. Меня такие бивали, что ты супротив них – тьфу, и растереть. Не убивал я никого, не убивал – и точка.

Антропометрия показала, что чернобородый великан – это кронштадтский мещанин Павел Демьянов, носивший кличку Павлушка-Ермак. Пять лет назад Демьянов был осужден Санкт-Петербургским окружным судом за убийство с заранее обдуманным намерением с целью ограбления к ссылке в каторжные работы на пятнадцать лет. С каторги бежал в прошлом году. В сыскной была и карточка вертлявого – им оказался Владимир Царев, мещанин города Крестцы Новгородской губернии. Он тоже должен был быть сейчас на каторге, правда, за менее тяжкое преступление – разбойное нападение на мелочную лавку у себя на родине.

Личности двух других собутыльников пока так и не установили – никаких документов при них не было, антропометрические измерения ничего не дали, а себя они называли не помнящими родства [30]. Дело об убийстве семьи Симанова было изъято у Обух-Вощинского и передано следователю по особо важным делам Санкт-Петербургского окружного суда.

Шереметевский надавил пальцами на глаза и просидел так с полминуты.

– Извозчик со станции Дно явно узнал рыжего, Царева и Ермака. Но толку от этого никакого – Иванов трясется, как осиновый лист, и следователю говорит, что никого из них в тот вечер не возил. Других свидетелей у нас нет. Если ребята не разговорятся, то предъявить им будет нечего.

– Надобно их логово искать, вдруг там что-нибудь из симановских вещей спрятано, – сказал Кунцевич.

– Надо, так ищите, Мечислав Николаевич! Кстати, – начальник выдвинул ящик стола и достал из него серебряный портсигар с вензелем императора, – вот, нашли у одного из задержанных, у того, который родства не помнит. Вещица интересная. Две недели назад ее забрали у действительного статского советника Цепельбаума, причем забрали в ста саженях от Невского, на Екатерининском канале. Цепельбаум говорит, что грабителей было двое, но лиц их ему в темноте разглядеть не удалось. В этом направлении тоже стоит поискать. В общем, идите, ищите да обрящете!

Розыски Кунцевич начал с хозяина портерной. Сыскной надзиратель 1-го участка Нарвской части, в чьем ведении находилось заведение Почечуева, сообщил, что торговец пивом грешит скупкой краденого, но за руку его поймать пока не удалось.

Мечислав Николаевич получил от Шереметевского разрешение на обыск портерной [31], взял с собой пятерых прикомандированных к сыскной городовых и двинулся на Заставскую.

Реакция хозяина на постановление об обыске Кунцевичу не понравилась – уж больно спокоен был господин Почечуев.

– Ну надоть так надоть. Ищите. Только что искать будете? Сами-то знаете?

– Вещи, добытые преступным путем. Выдать добровольно не желаете?

– Кабы были такие, сразу бы отдал.

Искали долго – часа четыре, но ничего предосудительного не нашли. Городовые сняли шинели, но все равно сильно упрели и то и дело поглядывали на надзирателя. Тот выглядел растерянным.

Хозяин все эти четыре часа просидел в буфетной, подливая себе чай из ведерного самовара.

– Можа, хватит, ваше благородие? Было б чего незаконного, давно бы сыскали. Может, лучше чайку? Чай у меня отличный – перловский! [32]

Кунцевич сел за стол, принял от хозяина стакан с чаем, не сказал ничего против, когда Почечуев влил туда добрую порцию коньяку, отхлебнул и одобрительно покивал:

– Да, чаек хороший. Значит, говоришь, ничего противозаконного не держишь?

– На кой мне? Мы и от портерной неплохо кормимся, канкарентов-то рядом нет.

– А мне говорили, что ты окромя пива еще и темными [33] вещами приторговываешь?

– Брешут, брешут, ваше благородие! Завистников-то у меня хватает.

В это время звякнул дверной колокольчик, и в помещение вошла девица лет двадцати в хорьковой ротонде с бобровым воротником.

– Здравствуй, Максимушка! – улыбнулась она Почечуеву.

Но тот визиту явно не обрадовался – сразу сделался хмур и суетлив:

– Ступай, ступай в контору, не видишь – занят я.

Девица пожала плечами, хмыкнула и направилась по указанному ей направлению. Кунцевич отставил недопитый стакан и поднялся:

– Один момент, барышня!

Девица остановилась:

– Вы мне?

– Вам, тут вроде других дам нету. Какая ротонда у вас чудесная! Где покупали?

– Ндравится? Максим Фаддеич подарил! – ответила польщенная девушка.

– Дура глупая! – простонал Почечуев.

– А что? – барышня захлопала глазами.

– Ротонда хорошая, только воротник подгулял самую малость – чтой-то он у вас сзади зеленый?

Решили так – Кунцевич хлопочет перед следователем, чтобы Почечуев оставался по делу свидетелем, а тот дает показания против Васильева. Сообщать что-либо против Демьянова и других членов шайки портерщик наотрез отказался:

– Мне и так из-за вас придется из Питера уезжать, а если я против Ермака чего скажу – он меня везде сыщет, лучше уж сразу меня в тюрьму сажайте. Семка мне шубу принес, о том, что она уворована, я не знал, все, боле ничего не скажу.