Стыковка с «Салютом» прошла ко второму, кормовому стыковочному узлу. Чтобы войти в станцию – нужно открыть люк. Я стал вертеть ручку по стрелке, где было написано «Откр.». Хорошо, что я много возился с мотоциклами. И руки мои привыкли к такой работе. Как пригодился мне этот опыт! Я почувствовал, что не развинчиваю, а завинчиваю люк. Запираю!

Как известно, если гайку завернуть дальше упора – металл «закусывает», и отвинтить ее уже гораздо сложнее. Я передал в ЦУП: «Неправильно указана стрелка! Мы закрываем, а не отпираем люк!». На Земле у кого-то взыграло самолюбие, и мне ответили: «Не паникуйте, отпирайте по стрелке!». Я упорствовал. Наконец, они, видимо, с кем-то проконсультировались, посмотрели чертежи и признались, что стрелка прорисована ошибочно. Я крутанул в обратном направлении – и люк благополучно открылся.

Отправляясь в космос, всегда надеешься на встречу с неведомым. И действительно, нередко с Земли слышишь ответное: «Этого еще никто не видел» или «Этого не может быть». Естественно, в необычном, встречаемом в космосе, нет никакой чертовщины вроде зелененьких человечков или их «тарелок»-кораблей. Это, прежде всего научные феномены.

Ответ «этого не может быть» мы получили, например, после сообщения о том, что видим второй эмиссионный слой в ночной атмосфере. О его существовании где-то на высоте 350 километров ученые знали, но даже не предполагали, что его можно наблюдать невооруженным глазом. Мы с Юрой Романенко запросили особо чувствительную пленку. Джанибеков с Макаровым доставили ее нам.

Мы отсняли второй эмиссионный слой и с новой оказией, а именно с Губаревым и Ремеком вернули пленку на Землю. Снимки обработаны и результаты уже опубликованы в «Докладах Академии наук СССР». Наше небольшое открытие помогло разработать другие методы изучения верхнего эмиссионного слоя.

Однажды психологическое напряжение долгого полета все-таки чуть не привело нас к конфликту. Мы обсуждали перспективы пилотируемой космонавтики, вели вполне профессиональный разговор. И вдруг оказалось, что точки зрения у нас резко противоположные. У каждого – своя, как говорил Горький, «кочка зрения». Я считал, что время космонавтов-летчиков уже проходит. Во всяком случае, они перестают быть главным звеном покорения Вселенной. Наступает «наша» эра – эра бортинженеров. Во время длительной экспедиции дел больше у бортинженеров. Юра, летчик по профессии, со мной категорически не соглашался. Да и я уступать не хотел.

На Земле проще – «хлопнул» дверью и ушел. У нас же на станции «хлопать» дверью некуда. Вот наш спор и катился к «опасной черте». Мы уже говорили на высоких тонах. Наконец, почувствовав, что до добра эта дискуссия не доведет – ведь у Юры темперамент – ого-го, только заведи его. Я оттолкнулся от стенки станции и поплыл в другой отсек, бросив Юрию: «Я спор прекращаю…» Тягостная пауза длилась недолго. Почувствовал руку на плече, обернулся. Юрий улыбается: «Жора, и что это мы с тобой завелись? Полет идет хорошо. А поссоримся, в одну минуту все смажем…»

Хорошие космические экипажи можно разделить на два разряда. Иногда хорошо срабатываются люди, похожие друг на друга – со схожим темпераментом, кругом интересов, профессиональным и человеческим опытом. Но бывает и по-другому: очень разные люди дополняют друг друга. Когда уважаешь сильные стороны товарища, который не похож на тебя.

Так получилось у нас с Юрой. Мы, может быть, не противоположности, но люди очень разные. И, может быть, поэтому сдружились и сработались. Ведь общаться три месяца в замкнутом пространстве со своим двойником, честно говоря, скучновато.

Мы хорошо дополняли один другого – командир и бортинженер, Юрий и Георгий. Между прочим, мы ведь почти тезки. Юрий – это славянский вариант произношения греческого имени Георгий. Мы с Романенко представляли различные разновидности древнего имени, принадлежавшего святому каппадокийскому великомученику – Георгию Победоносцу.

Юрий Романенко прекрасный космонавт и прекрасный товарищ, очень надежный. Достойный сын морского офицера. Я ему завидую, потому что у него не только мозги хорошие (моложе моих!). Мозги, честно говоря, и у меня были неплохие. Но у него и руки золотые! Я это ощутил в полете и потом еще не раз поражался.

Открываю «Технику молодежи», а там о том, как ребята делают экраноплан под его руководством. И песни сочиняет, и поет, и на гитаре играет. Говорят, что космос помогает проявиться творческим склонностям, талантам. Конечно, космос ничего не добавляет. Но он усиливает, что есть в человеке, и хорошее, и плохое.

Во мне творческого дара космос не открыл. В юности я любил Маяковского. И сочинял такие рекламные стишки, ему в подражание:

Квас я, кстати, очень люблю и, должен вам доложить, квасы в мою юность готовили превосходные. Правда, не было такого богатства сортов, как во времена Петра Первого. Тогда каких только квасов не было! Словом, наш родной бочковой квас вдохновил меня на стишок.

Но серьезным это увлечение не стало. Несколько моих идей превратились в сценарии для кино – к сожалению, не реализованные. Но у Романенко творческая жилка посильнее. Из своего следующего полета он привез двадцать песен. И это, на мой взгляд, очень хорошие песни, настоящие, глубокие стихи!

На Земле он песен не писал, а в космосе открылось дарование. Во время радиосвязи с женой Романенко пел: «Что тебе снится ночами там, от меня вдалеке? Звезды наш комплекс качают, словно кувшинку в реке». Нам эти песни, конечно, были близки. Сначала он пел их под гитару в нашем дружеском кругу. Но мы его уговорили выступить перед любителями авторской песни, на Грушинском фестивале. Там человек триста было, хлопали, и даже кто-то крикнул «браво». То есть он был признан. Кто-то спросил: а кто написал песни, которые вы поете? Он говорит: я. – Не может быть!..

Сегодня можно говорить о космической династии Романенко. Сын моего друга – Роман Юрьевич Романенко тоже совершил длительный полет. Это вторая такая династия в нашей стране – после Волковых.

И с главами обеих династий мне довелось работать на орбите.

Всем знакома картина: в разгар лета на кухне вывешивается отвратительная на вид липкая лента, на которой помирают мухи. В один из первых дней полета я заметил в нашей станции мушку-дрозофилу – красивую, с золотыми крылышками. Я подплыл к Юре: «Ты знаешь, что у нас на борту есть безбилетники?».

Сначала мы просто посмеялись. Потом обследовали биоблок (у нас на станции была специальная разработка ленинградских ученых – термостат «Биотерм-2М»!). В нем развивались насекомые, приготовленные для генетического эксперимента на орбите. Предполагалось исследовать состояние наследственного аппарата плодовой мушки после длительного пребывания в условиях космического полета. Длительность эксперимента – 91 сутки.

Оказалось, что условия для них были настолько благоприятными, что их стало много, им стало тесно, и они по воздуховоду начали вылетать наружу. Чрезвычайное происшествие! Мы аккуратно заделали щели, как говорится, задраили все входы и выходы, но несколько мушек уже летали по станции. Размножаются они очень быстро.