Они выпили за теплое лето.

– Я вот все думаю о вашей картине, – сказал Федор Максимович, когда телятина по-провански была попробована и оценена, а чуть холодноватое, по закону гурманства, вино уже растворилось в желудке и приятно расслабило душу.

– О той, что я принесла вам сегодня?

– Да. Я думал о ней раньше, когда еще не видел ее, а тем более сейчас, когда она оказалась у меня…

– Подобных заказов у меня еще не было, – нахмурилась Елена. – Вы просили меня сделать портрет-ребус, а я в этой области специалистом не являюсь…

– Но я же подтвердил – изобразите все что угодно, любую ассоциацию, которая возникнет у вас при виде меня! И мне кажется, вы честно все выполнили.

– Да, сюжет, который вы сегодня получили, пришел мне в голову, когда я думала о вас. Хотя, если честно, я сама не знаю, что пыталась изобразить.

– Как? – удивился Федор Михайлович. – Впрочем, я вас понимаю, к искусству логика не применима. Ах, как жаль, что картины нет сейчас под рукой, я бы смотрел на нее и гадал, что же в ней зашифровано. Но завтра я непременно займусь этим, и…

Он говорил серьезно. Слишком серьезно, пожалуй.

– Федор Максимович, – вдруг прервала его Елена. – Вы уж простите меня за прямоту… – она хихикнула нервно, – но не слишком ли вы на этом всем зацикливаетесь?

– Вот как? – огорчился он. – Разве так заметно? Впрочем, отрицать не буду. Что-то меня мучает. Уже давно.

– Вы пытаетесь познать самого себя? – догадалась она запоздало.

– Пожалуй…

Елена вдруг засмеялась, глядя на его серьезное, взволнованное лицо. Вино приятно горячило ей щеки, а прохладный кондиционированный воздух будоражил.

– Я могла продать вам любой свой рисунок – а они у меня, как вы знаете, практически бессюжетны – и сказать вам, что именно он – моя фантазия о вас.

– Но вы же не сделали этого?

– Нет. Когда я рисовала, я видела вас.

– Слава богу. – Он вдруг взял ее тонкую детскую руку, теребившую бессознательно ресторанный проспект, и поцеловал ее. Вернее, не поцеловал, а прижал к губам, но само это действие неожиданно удивило Елену. Она вздрогнула и тут же отдернула руку, хотя по характеру своему недотрогой и ханжой не была. Ее поразило то, что спутник ее на какое-то мгновение потерял весь свой светский лоск, и она увидела его настоящего – немолодого, не слишком счастливого, странного человека. И поняла – его действительно что-то очень сильно мучит.

– Что-то не так? Простите…

– Все в порядке! – встряхнулась Елена, решив переменить тему. – Так, вы говорите, я похожа на вашу младшую дочь?

Федор Максимович вспомнил о чем-то, видимо, веселом, и принялся рассказывать о своей семье, о том, какие замечательные женщины его окружают. Он говорил подробно и даже образно, но как-то слишком складно, как будто диктовал секретарше мемуары, предназначенные для всеобщего прочтения. «Он поцеловал мне руку, – думала Елена, слушая спутника вполуха. – Зачем? И теперь он так спокойно рассказывает о своей семье, жене… Наверное, то был просто привычный жест галантного мужчины».

У нее есть муж, Костя, правда, в ближайшем времени собирающийся перейти в категорию «бывший», какие-то флиртующие поклонники вечно вертелись вокруг нее, заигрывали коллеги по творческому цеху, но сама Елена была довольно равнодушна к мужскому полу. Лишь только один-единственный, прекрасный, далекий – не человек, а призрак, мечта, вызывал в ней глубокие чувства. Гриша… Все остальные люди были только образами, достойными или не достойными быть отраженными в ее творчестве в виде облетевших деревьев, старых дверей или собачьих следов на снегу. Терещенко был меценатом, крупным заказчиком для нее, странным и одновременно привлекательным типом, но только сейчас, после дежурного и в общем-то ничего не значащего поцелуя, она обратила на него внимание как на мужчину.

«А он красив, – размышляла она. – Седина ему очень идет. И это печальное изящество… А что, если завести с ним роман? Он бы бросил свою замечательную, но уже дряхлую жену, мы бы поехали с ним в свадебное путешествие вокруг света, он помог бы мне открыть собственную галерею, делал бы мне рекламу в масс-медиа – это уже не чахлая благотворительность! Ужасно пошло, но как заманчиво…» Она засмеялась – как раз в тот момент, когда Федор Максимович рассказывал о каком-то особо изощренном озорстве своего не по годам сообразительного внука.

– Да, он у меня такой! – усмехаясь, кивнул Терещенко. – А как вы, Еленочка, относитесь к детям? Пардон, слишком нескромный вопрос, но вы с таким неподдельным интересом меня слушаете… не могу удержаться. Возможно ли совместить искусство с личной жизнью? У вас такой замечательный муж… Костя, да? Мы с ним встречались несколько раз на ваших выставках…

Елена, все еще смеясь, покачала головой.

– Замечательный! – повторила она с сарказмом. – Что ж, может быть, только не мне оценить это…

Распространяться подробнее она не стала, но, видимо, и этих слов хватило для того, чтобы Терещенко озадачился и даже как будто огорчился, словно и в самом деле был отцом родным для Елены.

Они выпили еще вина и какое-то время посидели молча, глядя в окно.

– Как вы собираетесь отдыхать, Федор Максимович? – вдруг спросила Елена, насмотревшись на дефилирующих мимо окна столичных красоток, одетых – вернее, полуодетых – по случаю жары вызывающе и восхитительно-небрежно.

– Сейчас, летом? Нет, сейчас у меня дел полно… Позже, где-нибудь в сентябре. Я люблю Карелию… Слетаю еще, наверное, на Камчатку, в долину гейзеров.

Елена широко открыла глаза и заявила довольно бесцеремонно:

– Да вы патриот!

– Разве это плохо?

– Нет, что вы… Только я рядом с вами чувствую себя безродной космополиткой! Карелия, Камчатка… А я только что мечтала о Париже и Лондоне.

– Вы там бывали?

– Нет. Но в сентябре непременно поеду, – с мстительным удовольствием произнесла она. – У меня сейчас тоже дела. Вот закончу их и поеду… – Елена подумала о муже и о том, какая, наверное, морока – разводиться.

– Давайте потанцуем? – вдруг предложил Терещенко.

– Давайте! – решительно вскочила Елена.

Парочка посетителей уже кружилась на веранде возле оркестра, игравшего негромкую, тягучую музыку. Федор Максимович с Еленой присоединились к ним.

Терещенко был невысок – всего на полголовы выше своей спутницы. Елене было с ним удобно – она прижалась к нему, лаская ладонями нежную и одновременно какую-то даже на ощупь прочную ткань его летнего костюма, вдохнула ненавязчивый запах его парфюма… Это был не запах даже, настолько дороги и хороши были эти мужские духи, а как бы дуновение, дарившее ощущение надежности и покоя. Но, находясь рядом с ним, Елена не думала о том, что этот человек очень богат, ей было просто уютно и беззаботно.