Они уже все спели и теперь сидели в углу на диванчике.

– Я передам тебе твою одежду с оказией. Если ты, конечно, передумал вешаться, – церемонно сказала Ксения.

– А как же гастроли? – спросил Валера. – Мы же будем ездить с тобой по городам и весям! Там и отдашь. Если, конечно, ты убеждена, что мои ботинки тебе больше не понадобятся.

Дюк опустила глаза и посмотрела на огромные стоптанные штиблеты.

– Не понадобятся, – вздохнула она. – Точно.

– Уверена?

– Да.

– Ты все-таки хочешь вернуться к Пуканцеву и выйти за него замуж, несмотря на то что он оставил тебя в одиночестве перед лицом опасности и закрылся на шпингалет?

– Нет, я уезжаю в Выборг. Домой. К маме.

– Все опротивело?

– Да.

– Депрессия?

– Угу.

– Растоптанная любовь и поруганные чувства?

– Именно.

Дюк встала и, с трудом переставляя ноги в гигантских ботинках, поплелась к выходу из студии. Сквозь стекло она видела Рема, который о чем-то разговаривал со звукооператорами. Рядом стоял дирижер. Василисы нигде видно не было.

– Ну пока! – сказала она Валере.

– Пока, – откликнулся рокер. – Тебе, может, денег на троллейбус одолжить?

– Давай, – кивнула Дюк. – Ты чего такой грустный? – спросила она, засовывая деньги в карман подвязанных веревочкой брюк и еще на секунду задержавшись. – Ты же осуществил свою мечту. Даже если окажется, что твои песни никуда не годятся – даже в моем исполнении, – ты будешь знать, что сделал все, что мог. В любом случае, это победа.

Валера наконец снял с шеи веревку и прислушался к себе. Никакой радости он не чувствовал.

– Врать было нельзя, – сказала наконец Майя. – Василиса, мать Полины, могла сказать, что у ее дочери таких серег не было.

Сестры замолчали, с сочувствием глядя друг на друга.

– Ладно, дорогая, что ж теперь об этом говорить, – махнула рукой Алена, – сказала – и сказала…

– Я познакомилась с новым мужчиной, – призналась Майя.

– Красивым?

– Да.

– Умным?

– До некоторой степени.

– С деньгами?

– А как же!

– Все ясно, бедный Рома, – широко улыбнулась Алена, – ты увела его от жены, а теперь он тебе не нужен, потому что ты нашла себе нового поклонника. Да еще и с деньгами. Куда ж против него устоять бедному поэту! И это правильно, очень и очень правильно, дорогая моя. Ты заслуживаешь лучшего. Я рада, что у тебя новый мужчина. Он прямо-таки назрел.

Майя покраснела от смущения, кивнула и заказала себе еще мороженого.

– Ксения, – сказал Валера, чуть не плача, – я ничего не чувствую. Я так долго мечтал об этом моменте, я не верил в его реальность, бывшая супруга упрекала меня в пристрастии к пустым мечтам и обзывала идиотом. А теперь я сижу в студии с Ксенией Дюк, смотрю на живого Фильчикова, и… ничего. Пусто. Никакого ощущения триумфа. Это у всех так?

Дюк смотрела на него с сочувствием.

– Нет, – сказала она. – Не у всех. Я знаю одну девушку, которая спела всего одну песенку и после этого так загордилась, что до сих пор пузырится, несмотря на то что с момента ее творческого успеха прошло минимум пять лет.

– Везет, – вздохнул рокер, – я дорого бы дал, чтобы сейчас почувствовать то, что твоя знакомая ощущает уже полдесятка лет.

– Бывает и другая ситуация, – сказала Ксения, – человек роет и роет носом землю, ставит цель, достигает – в рабочем, так сказать, порядке – и тут же ставит следующую. И снова достигает. И еще одну ставит. Никакой звездной болезни при этом не возникает, индивидуум, как крот, ничего не замечает. Может, ты такой? Цель достиг, из списочка вычеркнул, поставил перед собой следующую. И так далее.

– Что-то у меня никаких других целей не появилось, – пробормотал Валера. – Спасибо, я подумаю над твоими словами.

Ксения встала и пошла к выходу, волоча ноги в огромных ботинках.

– Пока, – помахала она Валере. – Спасибо за деньги.

– Всех благ, – отозвался он. – Не за что.

Ксения вышла из здания студии и поплелась к остановке. На общественном транспорте она не ездила уже давно, и путешествие ее пугало. Но что делать – она ведь собралась уезжать в Выборг, залечивать раны разбитого вдребезги сердца… Дюк в последний раз повернулась посмотреть на здание студии, а затем отправилась штурмовать подъехавший троллейбус.

– Лиза? Тебе чего надо? – угрожающе наклонила голову Василиса. – У меня сегодня погибла дочь, а тут еще и ты пришла. Зачем? Сочувствовать будешь? Я же знаю, что ты бывшая любовница моего мужа!

Ее большие темные глаза наполнились слезами.

– Да ладно тебе бушевать, Васька, – махнула рукой Гондураскина. – Во-первых, я не бывшая любовница, а действующая, а во-вторых, у нас с Петечкой есть ребенок. Причем постарше твоей Полины. Так что я первой была!

Василиса оторопела. Она попятилась, путаясь в своих длинных стройных ногах, и тяжело села на стул.

– Петр, о чем это она? – спросила Сусанина у мужа.

Петр Петрович молчал, с тоской глядя в стену. Его широкие челюсти нервно ходили из стороны в сторону: Сусанин жевал.

– Лиза, зачем ты пришла? – спросил он Гондураскину, проглотив в волнении мятную жвачку. – Мы можем обсудить с тобой все вопросы в частном, так сказать, порядке.

– А затем, – не уступала Лиза, – что мой ребенок находится в прямом родстве с погибшей Полиной. А по закону братья и сестры тоже имеют право на долю наследства!

– Ах ты, стервятница, – возмутилась Василиса, – так ты за деньгами пришла? Грабить еще не остывший труп? И ты, Петр, тоже хорош! Оказывается, у тебя уже почти тридцать лет есть вторая семья!

– И хорошо, что их только две, этих семей, – подняла вверх палец Гондураскина. – Неизвестно, сколько у него там любовниц перебывало. Много, во всяком случае.

– Ну и что же это за ребенок? – спросила Василиса. – И какую фамилию он носит?

– Мою, – ответила Лиза, – нашего с Петечкой ребеночка зовут Олег Петрович Гондураскин. Кстати, в свидетельстве о рождении он записан как сын Петра Петровича Сусанина.

– Лизанька, – сказал Сусанин, – как же ты хочешь получить часть денег и имущества Полины, если Олег уже шесть лет ни с тобой, ни со мной не общается? Обиделся!

– На что? – спросила Василиса. – На что он обиделся, ваш ребенок?

– Да так, – махнула рукой Лиза, – он идеалист, летает в облаках и считает, что мы поступали недостойно, ничего тебе, Васька, не говоря о его существовании. Ну и что, что сынок наш ушел и живет один? Долю наследства можно мне отдать. Я возьму.