Владимира Маяковского решено сопроводить для одиночного содержания в Центральной Бутырской пересыльной тюрьме с более строгим режимом, где ему досталась одиночная камера № 103, на четвёртом этаже.

Меня вот

любить

учили

в Бутырках.

Что мне тоска о Булонском лесе?!

Что мне вздох от видов на море

Я вот

в «Бюро похоронных процессий» влюбился

в глазок 103 камеры[33].

(В. Маяковский из поэмы «Люблю»)

Здание «Бутырки» спроектировано знаменитым московским архитектором Матвеем Казаковым, оно имеет четыре башни — «Южную» (Пугачёвскую), «Полицейскую», «Северную», «Часовую», — в центре построен Покровский храм. Отличительной особенностью тюремной церкви было специальное устройство на втором этаже вместительных балконов, соединённых коридорами четырёх тюремных корпусов, на них выводили арестантов из камер, чтобы они могли присутствовать при богослужении. Тюрьма является настоящей крепостью. Когда во время московского декабрьского восстания 1905 года дружинники, которыми в основном были рабочие Миусского трамвайного парка и савёловские железнодорожники, попытались захватить острог, сделать они этого не смогли. В результате ожесточённых боёв, длившихся до середины декабря, конвойной команде, прекрасно ориентировавшейся в тюремных казематах, удалось отбиться от нападавших.

Мужчины содержались в Часовой, женщины — в Пугачёвской башне.

Бутырский казённый дом был тюрьмой пересыльной, поэтому политические сидели здесь подолгу: во всяком случае до тех пор, пока их не собиралось достаточное количество для отправки по этапу на сибирскую каторгу. Срок пересылки мог затянуться до полугода и дольше.

Бутырский казённый дом

Общая камера представляла из себя большое круглое помещение на втором этаже башни, с круглым же столом посредине. Кровати располагались радиусами. Двери камеры днём не закрывались, так что арестанты имели возможность самостоятельно выходить в маленький дворик при башне, отгороженный высоким железным забором от остального тюремного двора. «Политические» довольно быстро обустроились в тюремных условиях, продажные надзиратели за мзду доставляли с воли провизию, одежду, книги (старая тюремная традиция сохраняется по сей день); тем не менее режим содержания здесь считался строгим: камера — шесть шагов по диагонали. «Параша», табуретка, откидной столик и койка. В двери — «волчок» для передачи пищи. Как подследственный, Маяковский был лишён общей прогулки. На двадцать минут ежедневно его выводили под наблюдением надзирателя во внутренний двор, одного. Любая попытка выяснения отношений с контролёрами неизбежно заканчивалась карцером. Содержание арестованных, ранее имевших судимости, должно было осуществляться отдельно, но это правило в большинстве случаев не выполнялось. А вот посещение тюремной церкви для православных арестантов было строго обязательным, кроме богослужений надлежало участвовать в беседах духовно-нравственного характера («Петербургская газета», 18 сентября 1903 года).

По вековой тюремной традиции, единственным развлечением была баня — два раза в месяц. Туда приводили сразу по 10–20 человек, поэтому у арестантов была возможность короткого общения друг с другом. К удивлению Владимира Маяковского, здесь он встретил своего подельника Трифонова. Боевой товарищ сделал ему выговор за то, что Владимир, выпущенный после первого ареста под надзор, спрятался на даче, не сообщив полиции адреса, и пока полицейские разыскивали его, дело о типографии откладывалось, поэтому Трифонов всё это время должен был находиться под стражей.

По воспоминаниям Григория Зива, который содержался в Бутырском тюремном замке вместе с Лейбой Бронштейном перед отправкой на каторгу, будущий вождь Октябрьской революции вообще планировал организовать в камере типографию, он писал об этом книге воспоминаний «Троцкий. Характеристика (по личным воспоминаниям)». [1.88.] Такой опыт у политических уже имелся. В частности, в Севастопольской гарнизонной тюрьме, после подавления восстания экипажей крейсера «Очаков» и броненосца «Князь Потёмкин-Таврический», полной журналистов, поэтов, карикатуристов и печатников, издавался при помощи гектографа сатирический журнал «Бомба», переименованный после его закрытия тюремной администрацией в «Осколки бомбы».

Женщины-революционерки, отбывавшие срок в Мальцевской тюрьме на Нерчинской каторге, создавшие в остроге что-то вроде коммуны, жизнь которой практически не пересекалась с тюремной администрацией, вспоминали: «В смысле режима, установленного для каторжан, мы имели целый ряд поблажек и незаконных вольностей. Установилось это само собой, без особой договоренности. Держали мы себя с начальством гордо и независимо, но никакой тюремной борьбы не вели, поскольку наше начальство не давало для этого поводов. Так, к нам ни разу не была применена унизительная команда „встать“, никто никогда не обращался к нам на „ты“, ни разу не были применены репрессии, карцера, нас не заставляли петь молитвы, — рассказывали авторы мемуаров. — Новенькие, приезжавшие из России, где обычно в тюрьмах шла суровая борьба с администрацией, недоумевали, попав в мирную тихую обстановку, без всякой борьбы. Многим вначале казалось, что они попали в золочёную клетку, где убивают мысль о борьбе».

Несмотря на довольно «демократичные» условия содержания — а такими они стали благодаря тюремной реформе, начатой с приятием закона от 11.12.1879 «Об основных положениях, имеющих быть руководством при преобразовании тюремной части и при пересмотре Уложения о наказаниях», — осуждённые по политическим статьям потребовали размещения в одиночных камерах. Начальник тюрьмы им отказал на том основании, что содержание в одиночной камере назначается пересыльным только в качестве наказания, «а они пока ни в чём не провинились». На самом деле, в соответствии со ст.