под руководством своего отца, бывшего тогда начальником названной тюрьмы, основательно изучила тяжёлую службу в местах заключения. С тех пор она беспрерывно состоит в тюремном ведомстве и за всё это время обращала на себя внимание образцовым исполнением возложенных на неё обязанностей. Прекрасно зная дело, отличаясь безукоризненными нравственными качествами и обладая энергию и умением обращаться с арестантками, она приобрела полный авторитет в глазах последних и вместе с тем снискала себе искреннее уважение своих сослуживцев и подчинённых. Благодаря таким выдающимся достоинствам княжны Вадбольской вверенная ей тюрьма, несмотря на тяжёлое переживаемое тюремным ведомством время, содержится в отличном порядке».

Губернский инспектор Штраух посчитал неудобным награждать медалью даму и попросил по возможности заменить её на особое награждение подарком от императора. Неудобство это было вызвано отсутствием прецедентов — ещё ни одна тюремщица к высокой государственной награде не представлялась. Решение о поощрении чиновницы золотыми часами с изображением государственного герба и императорской короны для ношения на груди с бриллиантовой брошью стоимостью 300 рублей было принято в качестве исключения. По существовавшему тогда порядку, награждённая заранее внесла в казну стоимость подарка и обязательный сбор с этой суммы в 30 рублей в пользу инвалидов.

Осужденная Наталья Климова.

Фото из розыскного дела департамента полиции

Вскоре на работу в тюрьму младшей надзирательницей устраивается некая А. В. Тарасова. Она относительно опытная сотрудница, однако в силу возраста — ей 22 года — находилась на особом контроле из-за своего «легкомысленного поведения». Тюремщица переживала личную драму — её бросил возлюбленный, поэтому «брошенка», которая активно стремилась к неформальному общению с арестантками, просила их «по дружбе» достать сильный яд, для того чтобы она смогла покончить с собой. Этим обстоятельством и воспользовались политические заключённые. Н. С. Климова предлагает ей вместо бессмысленного суицида послужить делу революции — и та становится их сообщницей, даже вступила в партию СР. Такую важную связь с тюремщицей осуществляет сам Евно Азеф. По его поручению Тарасова переправила в общую камеру № 8 изготовленные заранее дубликаты ключей от коридорных дверей и от тюремной конторы. По странному стечению обстоятельств замки во всей тюрьме были однотипные, а изготовить дубликаты должен был слесарь Яков, состоявший на связи с местным охранным отделением. Организаторами побега для остальных надзирательниц был сделан кремовый торт с морфием. Единственного мужчину — младшего надзирателя Ивана Фёдорова — в течение некоторого времени приучили, что было совсем несложно, к бесплатным угощениям в соседней пивной. Так как он ночевал в здании тюрьмы, в день побега (30 июня) Василий Калашников и Усов организовали с ним очередную попойку, при этом использовали водку с сильным снотворным хлоралгидратом. Дата для побега тоже была выбрана не случайно: 27 июня Россия праздновала 200-летие Полтавской битвы, поэтому 30-го московская полиция отдыхала после трёх дней усиления.

Семья Маяковского активно вовлечена в процесс подготовки побега: его мать и сёстры перешивали коричневые гимназические платья, готовили специальные колпаки для земляных работ, в комнате Владимира смолили простыни, по которым должны были спускаться со второго этажа беглянки, собирались деньги — 600 рублей привезли из Рязани, — готовили конспиративные квартиры. Всё необходимое для побега отправляется в тюрьму «частями на теле» надзирательницы.

Такая тщательная и, самое главное, продуманная подготовка позволила в ночь с 30 июня на 1 июля организовать побег 13 женщин-арестанток во главе с 24-летней Натальей Климовой, который стал самым массовым в истории «сидящей» России. В назначенный час Тарасова открыла дверь камеры, вывела четырёх самых сильных заключённых, которые напали на отдыхавших в отдельной комнате надзирательниц, затем все вышли в коридор, выломали решётку и на простынях спустились со второго этажа. Во время акции находящийся под подпиской о невыезде и ожидавший нового суда Владимир Маяковский должен был обеспечивать наружное наблюдение с колокольни церкви Девяти мучеников Кизических[36]. Однако, принимая во внимание его более чем приметную внешность, старшие товарищи от его личного участия в последний момент отказались.

В своё время Н. Климова, которая неоднократно высказывала своё желание погибнуть за революцию, вместе с бомбистами Соломоном Рысом (Мортимером)[37]и Добржинским организовали террористическую группу для подготовки покушения на министра внутренних дел П. А. Столыпина, которое должно было состояться на Аптекарском острове в Петербурге 12 августа 1906 года. За что она и была арестована и приговорена Окружным судом к смертной казни. Позднее Климова стала широко известна среди либеральной общественности как автор знаменитого «Письма перед казнью», написанного в «Шпалерке» (Петербургском ДПЗ). Эсерка содержалась в полицейском изоляторе на Мойке-12 (сейчас здесь располагается музей-квартира А. С. Пушкина), затем в «Крестах», где за систематическое нарушение требований внутреннего распорядка и призывы к бунту содержалась в карцере и в кандалах, поэтому пользовалась большим уважением среди сидельцев и администрации как благородная и стойкая заключенная «с понятиями». Готовясь к неминуемой казни, Наталья Климова писала в своём быстро ставшим знаменитом в революционной среде «Письме»: «Новые, странные, и удивительно хорошие ощущения, мысли и настроения переживаю я здесь, в этой большой пустой и полутёмной камере. Доминирующее ощущение — это всепоглощающее чувство какой-то внутренней особенной свободы. Эх… это страшно трудно объяснить. И чувство это так сильно, так постоянно и так радостно, что, внимая ему, ликует каждый атом моего тела, и я испытываю огромное счастье жизни… Что это? Откуда? Я не знаю… сознание ли это, молодое, не боящееся страдания воли, свободно и смело подчиняющееся лишь велениям моего „я“?.. Не радость ли это раба, у которого, наконец, расковали цепи, и он может громко на весь мир крикнуть то, что он считает истиной?… Или то гордость человека, взглянувшего в лицо самой смерти и спокойно и просто сказавшего ей: „Я не боюсь тебя“? Не знаю, должно быть — последнее. Да, наверное, так.

Над человеком, над его волей, над его правдой вечно тяготеет суровая, таинственная, ужасная смерть: она леденит сердце, сковывает желания, вяжет волю, и только тот, кому удалось сбросить её со своих плеч, может радостно воскликнуть: „О, да, теперь я свободен, ибо нет в мире силы, перед которой склонилось бы моё желание“. И мне удалось, и я свободна. Не мелькнёт ли у вас мысли, что всё это пустые фразы, фальшивые звуки, звучащие лишь на слишком натянутых струнах-нервах? У меня самой являлась эта мысль, и поэтому-то я так долго не решалась заговорить об этом» (Просвещение, 1908).

Помощником главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, генералом от инфантерии М. А. Газенкампфом, в чьи полномочия входило рассмотрение прошений о пересмотре приговоров Санкт-Петербургского военного окружного суда, смертная казнь революционерки была заменена на бессрочную каторгу в Нерчинске