После Тегерана Рузвельт начинает постепенно менять акценты в своей концепции «четырех полицейских», переводя ее с рельс чисто региональной ответственности на более широкий базис совместного контроля великих держав за миром на планете. Это стало очевидным еще в ходе работы конференции, когда он в частном порядке сказал Сталину, что ему импонирует мировая организация, состоящая из трех основных учреждений: 1) ассамблеи для ведения дискуссий и выдвижения рекомендаций; 2) исполнительного комитета для решения невоенных вопросов (он мог состоять из представителей СССР, США, Великобритании, Китая, дополнительно двух европейских государств, одного южноамериканского, одного ближневосточного и одного британского доминиона); 3) «четырех полицейских» (США, Великобритании, СССР, Китая) в качестве силового агентства, способного сдержать агрессию. Историк Д. Доенек приводит интересное замечание, что моделью для такой организации стала в федеральная система в самих Соединенных Штатах239. Однако с большой вероятностью можно предположить, что такая система была предложена не только потому, что она была хорошо знакома американскому президенту. Не в последнюю очередь здесь сказались опасения за будущую судьбу европейского континента после разгрома Германии и поведение Советского Союза в предполагаемой зоне его влияния – прежде всего в Восточной Европе. Эксперты из внешнеполитического ведомства США в конце 1943 г. все чаще предупреждали об угрозе единоличного господства СССР на континенте. На переговорах Тегеранской конференции, суммировал эксперт по советским делам Госдепартамента Ч. Болен, стороны договорились о разгроме Германии. В результате «государствам Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы не будет позволено вступать в какую-либо форму федерации или ассоциации. Франция будет лишена своих колоний, стратегических баз за пределами своих границ и достаточной военной силы. Польша и Италия сохранятся приблизительно в своих нынешних территориальных очертаниях, но весьма сомнительно, чтобы им было разрешено иметь сколько-нибудь значительные армии. В итоге Советский Союз станет единственной значимой военной и политической силой на европейском континенте…»240

Рузвельт понимал, к каким ограничениям для американских интересов (в том числе экономическим) может привести подобное развитие событий. Вновь перед ним вставал вопрос о необходимости найти выгодные для США и понятные большинству американцев правила игры в послевоенном мире – обозначить такие перспективы сотрудничества великих держав, которые не привели бы к новому витку напряжения и не стали прелюдией нового мирового конфликта. Актуальным оставался вопрос и о контроле над самими «полицейскими». По свидетельству исследователя политики США в 1940-х годах Клауса Швабе, по мере того как боевые действия все ближе приближались к границам Восточной Европы, президент все более относился к идее организации Объединенных наций именно как к проекту международного института, наделенного контрольными функциями. Точнее говоря, подобным «контролером» мог стать Совет безопасности, постоянные члены которого должны были обладать привилегированными позициями. Рузвельт надеялся, что подчиненные Совету международные полицейские силы будут приемлемы и для американского общественного мнения241. Однако на данном этапе войны в подвешенном состоянии оставались вопросы: должны ли при этом существовать специальные и четко ограниченные зоны ответственности для великих держав? И если да, то где они должны проходить в Европе? Историк У. Кимболл, комментируя поведение президента в Тегеране, замечает, что «дилеммой Рузвельта было примерить его видение будущего с необходимостью практического разрешения вопросов, имеющих отношение к политической реальности. Его манерой поведения в таком затруднительном положении было откладывать, избегать, уклоняться и увертываться. Он часто делал три шага назад, два в сторону и затем стоял на месте до момента рассмотрения одного гигантского шага вперед. Проблема состояла в том, что долгосрочные планы требуют времени для своего развития, тогда как непосредственные детали всегда кажутся первоочередными».

Как бы ни развивались мысли главы Белого дома, конкретные ответы на вопросы о характере, составе и структуре послевоенной международной организации напрямую зависели от развития событий на фронтах войны, и Рузвельт как президент и верховный главнокомандующий рассматривал их в критериях стратегической инициативы и решительного наступления англо-американских армий на восток после открытия второго фронта.

В начале 1944 г. в Белом доме пришли к выводу о необходимости определиться, где предел территориальных и политических интересов СССР в Европе. Основные вопросы касались прохождения его западных границ – прежде всего границ с Польшей, и судьбы ряда стран Восточной Европы, которые могли оказаться под советским контролем. Теоретически у президента США было два альтернативных выбора. Первый – согласиться со старым и испытанным сценарием, застолбив за каждой великой державой свою зону влияния. (Этот вариант пытался в дальнейшем апробировать У. Черчилль на переговорах со Сталиным в октябре 1944 г.) Но по ряду внутренних и внешних причин такой путь мог оказаться ущербным для интересов США и нанести удар по престижу самого президента. Особую опасность таила ситуация вокруг Польши и соответственно мнение о Рузвельте американцев польского происхождения.

Для Рузвельта было неприемлемым предоставить Москве право свободно распоряжаться в странах Восточной Европы, лишить поддержки законное польское правительство в эмиграции, обладающее к тому же статусом союзника США по антигитлеровской коалиции. Несмотря на то, что «лондонские» поляки были недружественно настроены к СССР, переход Польши в коммунистический лагерь мог быть воспринят в глазах западного сообщества как нарушение статей Атлантической хартии, к которой присоединился и СССР, и ущемление прав первого европейского государства, ставшего жертвой нацистской агрессии. Будучи реалистом, президент понимал, что Польше не избежать вовлечения в орбиту политики Москвы, но это не обязательно должно означать социально-политическое переустройство жизни страны по воле Кремля. Относительно будущего Европы (в том числе и Польши) Рузвельт все более склонялся к иному выбору – отличному от традиционного раздела по территориальному принципу. Влияние в регионах могли бы иметь все великие державы, представленные в новой международной организации. Степень же влияния отдельных стран предстояло определить в дальнейшем, исходя из результатов переговоров и реально складывавшейся обстановки. В любом случае для президента США важно было видеть в освобожденных европейских странах такие правительства, которые адоптировали бы западный стиль демократии, как на западе, так и на востоке континента. Социально-политические преобразования по западному образцу исключали бы их полное подчинение Советскому Союзу и делали более зависимыми от экономики США.

Долгосрочные внешнеэкономические факторы, которые могли бы определять послевоенную жизнь Европы и ее взаимодействие с США, были чрезвычайно важными для Белого дома. Американский президент верил в возможность создания в будущем открытого и безопасного для перемещения любых товаров и капиталов мира, в котором были бы разрушены разделительные барьеры. Сила американской экономики являлась гарантией, что Соединенные Штаты будут занимать в таком мире лидирующие позиции. Открытый мир означал бы также и свободный доступ ко всем существующим рынкам сырья и сбыта продукции. Для американской экономики это стало бы поистине главным призом победителя. С другой стороны, уступки, подразумевающие четкое определение послевоенных зон ответственности в Европе, означали бы для Вашингтона признание в той или иной ее части преимущественных прав других государств, прежде всего, традиционного союзника и давнего экономического конкурента – Великобритании. Это не могло быть выгодно американскому капиталу. Несмотря на противоречия в американо-советских отношениях, порождаемых противоположностью социально-политических систем, остается фактом, что в годы войны политика и дипломатия Соединенных Штатов чрезвычайно эффективно действовали в плане разрушения Британской империи. Последнюю не спасало то, что она проповедовала тот же стиль демократии и декларировала поддержку глобальным интересам США за пределами своей империи. Экономика и будущие финансовые выгоды диктовали свои законы, и Вашингтон стремился воспользоваться ослаблением Британии для того, чтобы открыть традиционно принадлежавшие ей рынки адекватными на тот момент средствами. Сила Советского Союза, проявившаяся в 1943 г., обязывала относиться к нему более осторожно. Рузвельт никогда не высказывался открыто за то, чтобы осложнить внешнеэкономические возможности России. Однако он оставлял про запас в своем арсенале совместное решение будущего вопроса о репарациях с Германии и проблему послевоенных займов Советскому Союзу.