Она досадливо поморщилась.

—Как ведет себя Антриас?

—Король Антриас, — сказал я трезво, — от своих планов не откажется. Такие люди ищут не оправдания, а возможности.

Она вперила в меня злой взгляд, но сразу же отвела в сторону, словно сочла меня тонкокожим, ага, щас за­трепещу.

—Да, Антриас... упорен.

—Но теперь будет действовать осторожнее, — сказал я. — Видеть его пришлось близко, ваше величество. Как вы помните, я передал ему ваше крайне вежливое по­слание.

Она поджала губы.

—Вежливое? Меня до сих пор коробит от дерзости.

—С Антриасом лучше всего говорить именно так, — сказал я. — Вежливость расценивает как слабость. Или даже трусость. Потому... да. Он прочел, разгневался, даже взъярился, но сумел взять себя в большие волоса­тые, а это дурной знак, ваше величество. С неудержи­мым и гневающимся правителем справиться проще.

Она посмотрела на меня в упор.

— Вы меня поучаете, глерд? Вам виднее?

Я вскрикнул в великом огорчении:

— Ваше величество!.. Как можно?.. Вы же символ!.. А символы как бы вне!.. И за. Имею в виду, за разумной гранью. Ибо. Потому что. Антриас теперь не попрет напролом, а попробует давлением... Вы как насчет по­датливости?

Она ожгла меня ледяным взглядом.

— Короли не могут быть податливы или неподатли­вы. Мы и есть суть королевства!

— Ага, — сказал я, — значит, ага. Это внушает. А я вообще-то человек внушаемый, хотя, конечно, и тол­стокожий. Зато твердолобый. Вы мне внушили, ваше величество!.. Я счастлив просто безмерно! За внушение. Я могу идти?

Она ответила с некоторым неудовольствием:

— Идите. Но столицу покидать запрещаю.

— Я под домашним арестом?

— Нет, — отрезала она, — вы можете еще понадо­биться.

— До того, — сказал я понимающе, — как пустить в расход?..

— В расход?

— Это наш воинский юмор такой, — пояснил я. — Как бы на повышение!.. Буду ждать, ваше величество, когда вы меня снова внушнете. Откланиваюсь...

Я откланялся с пританцовыванием и размахиванием воображаемой шляпой. И хотя здесь так не делают, но, думаю, пару раз увидят и тоже начнутся ритуальные танцы.

Я же Улучшатель как-никак.

У башни Рунделыдтотта все еще стража, уже другие гвардейцы королевы, но меня знают, молча отступили от двери. Я медленно поднимался по винтовой лестни­це, вспоминал, все ли сделал, ничего ли не забыл важного, а самое главное: сохранится ли умение вызывать портал и в том мире...

Мимо двери Рундельштотта прошел на цыпочках, пусть отдыхает после похищения, да и что могу сказать, а врать и выкручиваться без особой необходимости тоже ни к чему.

В лаборатории пусто, а вся часть стены с Зеркалом Древних завешена темным покрывалом с королевскими гербами и скачущими единорогами.

Я отцепил ткань с одной стороны, все равно никто не войдет в лабораторию за все время моего отсутствия, задержал дыхание и, выставив перед собой руку, нажал ладонью на холодную поверхность.

На миг показалось, что не прорву эту незримую плен­ку, рванулся сильнее, уже чувствуя холодок страха, едва не упал, оказавшись на той стороне в полной тьме, на ночь всегда велю выключать все фонари вокруг дома, а то мелатонин не вырабатывается в моем нежном организме, но сейчас в комнате при моем появлении сразу же зажегся красноватый свет, похожий на аварийный.

Я погасил его взмахом руки, отключил трансформа­тор и устало потащился в ванную, где стянул рубашку и швырнул в ящик для стирки.

Штаны, сапоги и все остальное сбросил по дороге, выскочивший из норки пылесос мигом подхватил, де­ловито оглядел, оценил, подумал, но измельчать не стал, а быстро почистил и понес в гардеробную.

Я встал под теплые струи душа, повозил пальцем по тачу, добавляя напор, оттемпературил по, отключил струи снизу, не фиг эту роскошь, сейчас чего-нибудь попроще...

В коридоре послышались шлепающие шаги, словно в мою сторону бежит молодой тюлень, дверь ванной комнаты рывком распахнулась.

Мариэтта, заспанная и прекрасная в томной пододеяльной наготе, замерла в изумлении на пороге.

Я инстинктивно напряг широчайшие и косые, пле­чи слегка развел и приподнял, фигура у меня нака­чанная, сам любуюсь, не зря пот проливал в трена­жерном зале.

Она проговорила в изумлении хрипловатым со сна голосом:

—Ты чего?.. Среди ночи? Я пробормотал:

—Да так... что-то не спалось...

—Ты дрых, — заявила она, — как кабан!.. А я потом заснула!

—Как птичка, — подтвердил я.

—Да, как птичка!

—А я проснулся, — сообщил я, — потому что птич­ка превратилась в лягушку.

—Лягушку?

—А кто лягался? Значит, лягушка.

В зеркале, что с нанопокрытием и потому никогда не покрывается паром, моя фигура отражается весьма эффектно, я поворачивался так и эдак, стараясь рассмо­треть, что там такое саднит на спине и плече.

Мариэтта охнула:

—Да ты весь... в синяках!

—Где? — спросил я. — Ах, это... твои пальчики, та­кие нежные пальчики твои...

—Не бреши, — заявила она, — это не я... Где был всю ночь? Где был, гад, спрашиваю?

—С тобой, — заверил я. — Ты свернулась калачиком, я тебя обхватил всю, ты почти поместилась в моих ла­донях, во всяком случае сиськи точно были там, как сейчас помню. Так и спали.

Она прошипела:

— А потом? Когда меня прислал? Колись! У тебя не только синяки, у тебя и морда не та!

Я невольно пощупал лицо, вроде бы побрился до того, как шагнуть в Зеркало. -А чья?

— Вернувшегося с задания, — выпалила она. — Ты смотришь иначе!.. Как будто неделю воевал в горящих пригородах Мадрида!

Я спросил мирно:

— Там же вроде поделили страну на анклавы и за­тихли? Сейчас там почти спокойно...

Она возразила:

— Не хитри, туда все время добровольцы едут!.. Как и к тем, исламистам. Ты там был?

Я покачал головой.

— Проснись, детка. Я только что поднялся с постели. На часы посмотри! Или чудится, что проспала месяц?..

Она сказала зло и беспомощно:

—Ты в постель ложился другим!

—И ты клалась другой, — напомнил я. — Такой ла­сковой, нежной...

—Не бреши, — уличила она. — С тобой никогда не буду ласковой. Ласковая только с мужем и... еще одним человеком. Ладно, с двумя. Ты в их число не входишь!

—Пойду топиться, — буркнул я. — Вырою бассейн поглубже, напущу чистой воды и утоплюсь.